Я никогда не

Как же она выбралась оттуда – как она вообще оттуда выбралась? Засвистел чайник, я выключила газ, и Бахти – тушь размазалась по всему лицу, и ее черные кусочки плавали у Бахти в глазах – будничным тоном сказала:

– Я всегда буду благодарна Юну, потому что это Юн увез меня оттуда. Юн подрабатывал со мной с этими сигаретами, и он видел, что я куда-то пропала. Он спрашивал у его друзей, куда мы могли уехать, – никто не знал, конечно. Юн ездил по разным местам, пытался звонить ему, пытался через знакомых машину его искать. И потом – знаешь, Юн часто был чутким ко мне – он вспомнил, как мы сидели втроем, я, этот придурок и Юн, и я сказала, что терпеть не могу Алмаарасан и что там все нужно переделать. А они были оба удивлены, потому что все же любят это чертово ущелье. И он приехал, когда тот уже смылся, и отвез меня домой.

– Господи, Бахти, – я налила ей чашку чая, и она его жадно глотнула, – почему домой, почему не в больницу?

– Потому что я отказалась. – Она покачала головой. – Я никуда на него не подала. Помнишь, Юн спрашивал, докуда бы мы мотали, если бы могли что-то исправить? Если бы я могла исправить всего одно событие, я бы послушала Юна и написала на него заявление. И даже если бы я не смогла привлечь его к наказанию, я бы знала: я не трусиха. Я всю жизнь учусь не бояться и с каждым годом боюсь сильнее. Я знаю, это звучит глупо, надо было бы вернуться в тот день, когда мы познакомились, и не знакомиться с ним, но беды всегда будут происходить, от бед не скроешься. Но то, как я не умею с ними справляться, – это гораздо хуже.

Мы молчали, Бахти ела орешки, как милая белочка, но потом она вспомнила еще деталь и раскричалась.

– Забыла сказать – знаешь, что он мне сказал, когда мы выходили из бара? Он мне сказал: что за дишманское платье, ты вообще себя в зеркале видела? А я не видела себя в зеркало! – завопила Бахти. – Мы переодевались в темной подсобке, в которой нет никакого зеркала, и в туалет я не ходила, потому что у меня крепкий мочевой пузырь – был крепкий, пока он не бросил меня в горах, а просто так заходить туда и прихорашиваться у меня не было времени, потому что мы должны были обойти очень много баров за вечер, а это был всего второй. И мне было прохладно, и я уставала на таких высоких каблуках, но мне нравилась эта работа. Он считал, что и ради денег ею позорно заниматься, а мне она нравилась – и деньги нравились, и то, сколько на меня обращали внимания и делали комплиментов, и что благодаря этому заработку я могла соглашаться на другую, бесплатную работу – в журналах никогда не платят за съемки, но это было так круто. И не все становятся Натальей Водяновой[70], и я могла ею не стать, но мне все это подходило, понимаешь? Я бы могла сниматься для упаковки хоть самой дешевой краски для волос, хоть для капроновых носков, хоть для китайских тостеров – и это все было бы здорово и уж точно лучше, чем сидеть в этом проклятом офисе. Каждую ночь я представляю, что приеду туда утром – а там пожарище, и все сгорит дотла, и в следующие месяцы я не смогу найти такую же идиотскую работу и вернусь в модельное агенство – мне теперь три миллиона лет, и я уже не смогу стать настоящей моделью, но есть куча дурацких реклам, в которых я все еще мечтаю сняться. И меня бесит, меня ужасно бесит, что Ануар тоже собственник, что он считает, будто фотографироваться в трусах – это ужасно, на такое по собственному желанию никто не согласится, а мне это всегда было легко и приятно, но я никогда не была ужасной, я никогда не была вульгарной, такой, от которой хочется отвернуться. Он ничего не знает о радостях артистичных людей и не может предположить, что не все хотят того же, что и он, что некоторые все время хотят быть в центре внимания, он себя держит за высшую касту, потому что он чем занимается – я даже не знаю точно, чем он занимается! И если он не хочет, чтобы я была моделью, если он это держит за низкий «неквалифицированный» труд и порицает «зарабатывание на своем теле» – так ему и надо, я буду тихо зарабатывать на этом же самом теле, и он даже не узнает. – Бахти замолчала, зная, что последние произнесенные слова – неправда, что она продолжает встречаться с Баке не из мести и не назло Ануару.

Она отдышалась, высморкалась и вытерла слезы.

– У меня сердце разрывается, когда я изменяю Ануару, и каждый раз я говорю себе: это последний, я поговорю с Баке и брошу его, я могу доверять Ануару, он любит меня. Но я так боюсь, что не любит, что меня нельзя любить, что я недостойна любви. И Баке остается единственным, кто меня не осуждает. Я знаю, – она не дала мне возразить, – он не лучший человек и ему было бы невыгодно меня осуждать, но он действительно не принижает меня. Он считает меня хорошей.

Зазвонил телефон, Бахти кивнула мне, чтобы я не сбрасывала.

– Здравствуйте, Корлан, – я совершенно забыла о покупателе, – все в силе, я могу подъехать за зеркалом?

– Нет. – Я постаралась прозвучать вежливо. – Я прошу прощения, но оно разбилось сегодня.

– А рама? – не сдавался мужчина. – Там же в раме дело.

– И рама сломалась, – ответила я.