Я никогда не

Гульжа хотела общаться. Сначала она передала через Карима, а потом написала и всем нам лично, что ждет встречи в первый свободный у нас день. Все ответили, что свободные дни после двадцати пяти лет – это миф, и тогда Гульжа предложила будний вечер. Юн слился сразу, Анеля наврала про немыслимый поток дарственных, которые ей следует оформить сегодня до полуночи, а не то квартиры превратятся в морскую пену, Бахти сказала, что в среду они традиционно ужинают с родителями и мама уже поставила в духовку мусаку (на самом деле ее родители уже давно друг с другом не разговаривали), а у меня не было никаких шансов: еще днем я сказала Кариму, совсем забыв про Гульжу, что вечером свободна и могу с ним встретиться.

Я пришла в псевдоитальянское кафе, выбранное Гульжей, когда они с Каримом и Ануаром уже сидели там. Гульжа в экстазе, уставший, но доброжелательный, как и всегда, Ануар и Карим с таким кисляком, какого не было, даже когда я ему рассказала на следующий день после свадьбы Айдара и Боты, что благодаря мне почти все считают, что будущий ребенок Боты – это и его ребенок.

– Родители моей подруги держат конюшню. – Гульжан, в рваных джинсах и свитшоте, сидела, широко расставив ноги. – В субботу хочу съездить к ним. Вспомнить детство, – добавила она с кокетливым вздохом.

Я посмотрела, как она ловит ртом кончик пиццы, и у меня пропал аппетит.

– Кто со мной? – спросила она, не прожевав.

– Поехали? – Ануар обратился к нам с Каримом.

– В эти выходные я работаю, – ответил Карим.

– Я люблю смотреть на лошадей в интернете, а не в жизни, – ответила я.

– Значит, Ануарка может? Не говори, что не можешь!

– Без проблем. – Ануар кивнул. Подмятые за день брюки все равно сидели на нем как влитые, подкатанные рукава рубашки обнажали его крепкие, загорелые предплечья.

Я подумала, надо будет сказать Гульже сегодня, что у Ануара есть Бахти – меньше всего на свете мне хотелось, чтоб она ревела у меня на плече или даже просто при мне.

Гульжан была известной ревой. Она ревела на каждый свой день рождения и еще пуще – на дни рождения Карима, никак не желая понимать, почему подарки приносят ему, а не ей, и почему он уходит с нами без нее. Она ревела и ябедничала, ябедничала и ревела, и неприязнь, возникшая у меня к Гульже, когда я была подростком, а она – маленькой, с годами не получила причин пройти. С подругами они обращались друг к другу «сучка», и я не смогла бы подобрать ей более подходящего определения. Она натягивала стринги на плоскую, мелкую, подвисающую попу, втайне от родителей набила на пояснице тату, рисовала отсутствующее лицо, пекла кривые капкейки, считала самым печальным на свете фильмом «Марли и я»[26]. Внешние проявления ее тупости нельзя было простить, потому как им нечего было противопоставить. И хотя Карим не лез в ее школьные дела, он знал и как-то рассказал мне: в пятом классе Гульжа с подружкой плюнули жвачками в волосы сидевшей впереди Камарии, единственной толстой девочки в параллели. В одиннадцатом на линейке, нацепив форму и банты, она делала с Камарией селфи.

– Кстати, Кора, – обратился ко мне Ануар, когда Гульжа вышла позвонить, – через выходные мы с Бахти должны были ехать в Тбилиси на три дня, с пятницы по воскресенье, но меня отправляют в командировку. Когда я скажу это Бахти, она расстроится, и я подумал, может, ты съездишь с ней? Я решил сначала узнать у тебя, потому что предложи я ей ехать с тобой и откажись ты после, она бы вдвойне расстроилась. Билеты я давно выкупил, и половина проживания уже оплачена – ты поедешь?

Я вспомнила Тбилиси: зеленую речку, старые церкви.

– Поеду, – кивнула я.

И, оставив «Андер» возвышаться над моим ателье, оставив угрозы Гастона и Боты, оставив тяжелое презрение мамы, я шла с легким чемоданом и легким сердцем на вечерний рейс. Может, когда я вернусь, все станет гораздо, гораздо лучше?

Все были счастливы: Бахти оказалась любимицей гида, потому что слушала, и рассказывала, и жутко радовалась, и таким образом она полностью освободила меня от необходимости поддерживать разговор. Она флиртовала с ним в своей милой манере – из-за ее подростковой внешности, незаметного макияжа и невзрослого, непоставленного смеха всегда казалось, что она и не флиртует вовсе, а просто ей действительно искренне нравится собеседник.

Мы остановились у светлого поля: скромные белые цветы воздушной рисовой кашей росли из травы – казалось, будто они висят над ней без стеблей, низкие горы туманной синью определяли горизонт, чистый ветер переменной облачности играл бархатными фалдами моего кимоно. Ничего не было особенного в этом месте, неожиданная полоска прозрачных лучей сменялась прозрачными, еле заметными каплями дождя, Бахти снимала на видео, как развеваются мои тяжелые длинные пряди, и ее ореховые волосы лезли ей в глаза. Белое перед нами лежало, и оливковое, и нас в высокой траве от мчащихся машин отделял широкий холодный ручей, как отделена вера непуганных детей от надежды детей, угнетенных чистым страхом.