Я никогда не

Когда мы поднялись к монастырю на вершине, белые тучи расползлись за края видимого, и в синем небе теперь плыли безупречные куполообразные облака.

– А может, все-таки можно? – Бахти смотрела, как в монастырь заходит очередная группа.

Я пожала плечами.

– Хочешь – заходи.

Бахти надела шарф, как платок.

– Не может быть, чтобы ни у одной из этих женщин не было месячных. Вон сколько теток, даже статистически у каждой третьей, например, должен быть цикл. Кора, не молчи.

– Если только, – я сняла солнечные очки и почесала внутренний уголок глаза, – нормальные женщины и не едут в мужской монастырь в определенное время.

Бахти, которая уже выложила из кармана куртки сигареты и сложила их на полуразвалившуюся ограду, застыла в нерешительности.

– Я все-таки зайду, – сказала она.

– Ага.

Бахти подошла ко входу в монастырь, но вздохнула и вернулась ко мне.

– Я подумала, не стоит.

– Бахти, – я слегка щурилась солнцу, – ты спишь с женатым мужчиной, лжешь любимому и куришь. Думаю, ничего страшного не произойдет, если ты зайдешь туда и немного, как умеешь, помолишься.

Бахти покачала головой:

– Мне кажется, в Небесном суде ужасно цепляются к таким вещам. Это как воровать из бюджета. Можно держать кого-нибудь у себя в подвале, поджечь собачий приют и обойтись штрафом, но если ты своруешь десять бюджетных тысяч тенге – семь тебе лет с конфискацией.

Наше принудительное мусульманское, о котором мы боялись узнавать больше, чтобы не узнать глубже, как мы заблуждаемся, и наше околокатолическое, из западных книг, восприятие Бога было только ожиданием наказания; и так же, как, пряча морду, собаки думают, что спрятались, так мы, не вовлекаясь в почтение и соблюдение ни одной веры, надеялись, что с нас, ни к кому не прибившихся, и спроса не будет. Но разве опрометчивые не боятся?

– Тебе в детстве провели этот обряд, когда шепчут имя?[27]

– Кажется, да, – ответила Бахти.

– А мне нет. Мама все надеялась меня переименовать. Стоит об этом подумать, становится не по себе: окажусь на небе и не буду знать своего имени. И кто-нибудь там меня убедит, что я Асемока, и я ничего с этим не поделаю.

Мы вернулись в Тбилиси ближе к полуночи, жутко уставшие после дня дороги.

– Я чищу зубы и ложусь, – не успела я озвучить свой идеальный план, как мой телефон задребезжал от одновременно пришедших десятков сообщений – он подключился, впервые с раннего утра, к интернету и теперь вывалил на меня все, что мне написали.

Почти все сообщения были от Анели.

Кора, тут капец. Напиши, как увидишь.

Слушай, прости, что напугала, сейчас расскажу. Короче, Бота не шутила, она начинает с тобой борьбу. Она во всех соцсетях написала о тебе, твоем магазине, выложила твои фотографии и призывает народ тебя бойкотировать.

И она говорит, это только начало.

Не в смысле, что она написала, что ты про нее слух распустила, она же не дура, она об этом никому ничего не скажет. Она про баннер твой написала, типа это возмутительно и надо срочно снять.

Рядом с твоим ателье, оказывается, есть детский садик. Там за углом прямо. Она подняла родителей и воспитателей и хозяев, они требуют убрать баннер и привлечь тебя к наказанию за нарушение общественного порядка или за оскорбление чувств кого-то, не поняла кого. Типа, где дети, там нельзя такое.

То есть, видимо, она сначала поговорила с ними, а потом все это опубликовала в Фейсбуке, чтобы сразу эффект был.

Кора, про тебя такие ужасные вещи пишут.

Дальше шли скрины тех самых ужасных вещей и собственно объявлений Боты.

Хозяйка ателье игнорирует наши попытки связаться с ней, – было написано в последнем обновлении.

И самым милым комментарием был этот:

Как демонстрировать себя, так смелая, а как отвечать за свои поступки – так спряталась.

Сон не сняло никакой рукой, я точно так же хотела одного: почистить зубы и лечь. Я дала прочитать это Бахти и пошла умываться.

– Кора, – Бахти смотрела на меня с опаской, не то как на потенциально буйную, не то как на уязвимого больного, – а что ты будешь делать?