Я мыслю, значит, я существую

— Да сколько же вас там! — Федя съехал с бочка в сторону и упал на пол, а дети навалились на него, закрыв собой потолок. Федор не знал, скольких он уже убил, но ему казалось, что человек тридцать сейчас лежат тут, на нем и возле него, и испускают дух. Давление нарастало, и Феде уже стало невмоготу. Он понял, что бить ножом их бесполезно и надо как-то подумать о том, чтоб его тут не задавили насмерть. Сейчас он сидел, съежившись, прижатый спиной к каменной стене и к металлической перегородке между кабинками. Перед его лицом колыхались лица уродливых детей, какие-то были мертвые, какие-то бездумно смотрели на Федю, продолжая давить на него. Отбросив нож, Кошкин принялся медленно переворачиваться. Его целью было упереться руками в стену и спиной отталкивать тела. Развернуться на месте он смог, а вот когда дело дошло до отталкивания сотен маленьких псевдо-детей, то тут выяснилось, что даже его богатырской силы не хватало. Федю прижали к стене. Голова его была повернута и прислонялась к холодному кафелю. Дышать стало невыносимо тяжело не только от того, что на Кошкина сейчас оказывалось неимоверное давление, но и от того, что в туалете было очень душно. А дети все подходили и подходили. Ползли сверху по телам других детей, наваливались друг на друга. Толпа их выходила далеко за пределы самого туалета. Половина коридора второго этажа была забита детьми. И если бы они напали на Федю в коридоре, то, несомненно, таким способом уже бы удушили его. Но сейчас у Феди был небольшой козырь — пространство между унитазом и боковой перегородкой. Действуя роем, стихией, дети затолкали огромного Фёдора в этот закуток, где Кошкин, свернувшись калачиком и упершись макушкой в стену, находился в таком положении, что давить на него мог лишь столб из тел детей над его спиной. С остальных сторон были унитаз, стена здания и металлическая перегородка между этой и соседней кабинкой. Сейчас Кошкин держал на своей спине лишь двенадцать школьников, потому как большему их числу препятствовал потолок, а давление всех остальных тел не воздействовало именно на Федю. Они давили друг на друга, на унитаз, на перегородку, на стену, на пол, но не на Кошкина. Давящая на него сверху куча детей не могла противостоять силе его мышц, участвующих в дыхании. Кошкин с трудом, но все же дышал. Было больно, было душно, было липко от крови на полу, но он мог сидеть в такой позе, а давление более не увеличивалось, потому что сейчас уже все пространство туалета было забито детьми, и поток их остановился.

Через десять минут пребывания в такой позе у Феди затекли ноги, но это было меньшее из всех зол, которые могли с ним произойти.

Кошкин вспомнил документальный фильм про пчел. Там был эпизод, где пчелы убивали шершня, который прилетел на разведку к ним в улей. Пчелы также окутали шершня и принялись разогревать его своим теплом, пока тот не умер. С Фединого лба, прижатого к кулакам, стоящим на кровавом полу, капал пот. Федя не видел его во мраке, но ощущал, как капельки бегут по коже. Температура вокруг поднялась, по ощущениям Феди, градусов до сорока. Одежда его была насквозь пропитана потом и кровью.

— Ничего, ничего, — думал оптимистичный Кошкин, — зато похудею. Давно хотел похудеть.

* * *

Тусклый рассвет в мутном маленьком окошке туалета разбавлял нависшее над этим миром излучение Лампы. Лучи рассвета, рассеиваясь в спёртом, влажном воздухе, проникали сквозь переплетения тел детей, закупоривших собой туалет, и заполняли всё вокруг. Фёдор увидел, что цвета начали меняться: из черно-красного все постепенно смещалось в сторону дневного белого. Конечно же возле Кошкина по-прежнему был темно, но изменения цветового спектра света можно заметить даже в сумраке. Федя знал, что Лампа все еще не села и продолжает воздействовать на мерзких маленьких горбунов. Он слышал, как они копошатся со всех сторон и перекидываются бессмысленными фразами: “Что сегодня задали? Читать Пушкина. Давыдова тупая. Я тебя на улице жду. Меня мать убьет. Только не к доске”. Федя терпеливо ждал. Покачивался в разные стороны, чтоб хоть как-то разминать тело.

* * *

Бордовый оттенок исчез, а школьники замолчали. Этот сумасшедший мир стал вновь неподвижным. Наступила мертвая тишина, но продлилась она недолго, потому как копошиться теперь начал Кошкин, одновременно бормоча разные нецензурные проклятия себе под нос. Вылезти из туалета оказалось непросто. Настолько непросто, что Кошкину пришлось успокаивать себя дыхательными упражнениями, потому что, как только он понял, что ситуация его была сродни ситуации, когда человек замурован, нервная система Федина попыталась запустить панический режим. Федя знал обо всех этих огрехах человеческой психики, и поэтому сейчас он, уже лежа на боку в неописуемой позе, медленно делал вдохи и выдохи, закрыв глаза.

— Всё будет хорошо, толстяк, — говорил он себе вслух, — сейчас мы немного успокоимся и начнем расталкивать эту кучу своей толстой задницей.