Я мыслю, значит, я существую

— Ближе к делу… да. В общем, никаких циклов в движении небесных тел мы не сможем засечь, потому что Лампа взошла, как бы сказать помягче, в этот раз совсем не стой стороны. И сейчас её хоть и не видно из окна, но я точно знаю, что она пока еще не у горизонта. Не у стены. Теперь я понятия не имею, когда она сядет. Вот… такие вот дела…

— А солнце? Это связано с солнцем?

— Я не знаю, в каких вращениях участвует эта планета и с какими периодами.

— Понятно, — вздохнула Алёна. Девушка принялась снимать с головы майку, которой ей перевязал рану Кошкин. Пропил в кости чуть выше брови, ближе к уху, не кровоточил. Волосы Алёны были спутаны и слеплены засохшей кровью.

— Зачем сняла? — спросил Вася.

— Не могу больше, всё чешется, — Алёна чесала голову во всех местах, кроме места ранения.

Ласкин сел на край кровати. На периодический деликатный стук в дверь уже никто не обращал внимание.

— Я предлагаю сделать так, — начал Вася, — как только Лампа сядет и покажутся первые лучи Солнца, сразу бежать к проходу.

Девушка задумчиво и хмуро смотрела на Васю несколько секунд, закусив нижнюю губу и сдвинув брови. Потом еле уловимо закивала.

— Да. Так и поступим, — сказала она.

Стук в дверь прекратился спустя минут десять.

— Почему они затихли? — спросил шепотом Миша.

Вася развел руки и помотал головой. Комната была все еще наполнена красным свечением, рассеивающимся во влажном воздухе. Ласкину показалось, что свет от Лампы становился более блеклый, и вместо тёмно красного он уже был бледно розовый. Из окна не было видно восхода Солнца, но судя по тому, что на улице светлело, местное светило все же решило разделить небо с Лампой.

— Рассвет, — произнес Вася, глядя по сторонам.

— Чего же Лампа не садится? — Алёна нервничала.

* * *

Через двадцать минут краснота вокруг сменилась дневным белым светом. Солнце практически полностью вылезло из-за стены и касалось её лишь своим нижним краем, но ни Лампы, ни Солнца Алёна с Васей не видели. Зато они увидели, как замерли жители города. Замерли, чтоб очнуться снова через несколько часов и продолжить свои бессмысленные действия.

Ласкин уперся ногой в кровать и в несколько толчков сдвинул её к стене. Дверь со скрипом медленно отворилась, и в коридоре они увидели очередного стоящего Мишку. Горло уже резать никому не стали. Сейчас это стало бы лишней тратой драгоценного времени. Спешно они сделали по нескольку глотков воды из крана, без всякой осторожности выскочили из квартиры и помчались вниз по ступеням. Решили бежать, пока боль в ранах не станет невыносимой и не заставит перейти на шаг.

* * *

Фёдор знал, что тут ему не спрятаться. Десятки, а то и сотни маленьких гаденьких глазок видели, как он заходил в туалет. Впрочем, теперь уже матёрого Кошкина этот факт нисколько не огорчал.

— А кто сказал, что я собрался прятаться, а?! — крикнул он, когда услышал множество детских шаркающих ног за дверью.

— Нет, школьнички, я не спрятался, я занял выгодную позицию, чтоб вести оборону!

На дверь навалились с той стороны, и она уперлась Феде в колени. Давление увеличивалось с каждой секундой. Из-за разорванных брюшных мышц напрягаться Кошкину было, конечно же, больно, но его высокий болевой порог сейчас давал ему возможность сфокусироваться на предстоящем сражении, а не на ощущениях в теле.

В туалете было единственное окно — продолговатая форточка под потолком, метр в длину и двадцать сантиметров в высоту, но красного света Лампы хватало, чтоб Кошкин одним глазом мог видеть обстановку. Этого будет достаточно для прицельной атаки ножом в горло. Федя резко подскочил с унитаза и, когда дверь кабинки распахнулась, он увидел толпящихся в туалете детей, в том числе и копии Мишки. В кабинку одновременно могло набиться человек пять, если конечно срезать их горбы. Кошкин молниеносным движением руки нанес удар ножом в шею ближайшему ребенку, но тот упал не сразу: мальчик успел сделать шаг в строну Феди и схватить его своими маленькими руками с пальцами-закарючками за разорванную, окровавленную полицейскую рубашку.

— И что же вы мне собираетесь сделать, шпана?! — крикнул Кошкин и ударил ножом следующего маленького несознательного болванчика. Толпа продолжала давить, и Федя опрокинулся на сливной бочок — сел на него задом. Кошкин продолжал орудовать ножом, а дети всё напирали и напирали. Спустя минуту возле Фёдора уже лежало по пояс детских трупов. Куча эта вываливалась за пределы кабинки, а дети ползли по телам и хватали руками Кошкина за одежду, за волосы, за уши. Кровь лилась рекой, но в красной воздушной пелене, её практически не было видно.