Я люблю время (Сказка-ларец)

— Ты его гипнозом усыпил? Так вот сразу? Он ничего не слышит?

— Примерно. Тата, день и жизнь продолжаются, у нас есть толика времени, и мы должны ее использовать по максимуму. Готова? Поменьше рассуждений и почетче ответы, ладно?

— Да, я поняла. Готова. А где…

— Вносят изменения в больничные карты. Он вышел из своей болезни полностью, и только от него зависит — быть ему здоровым всегда, или на краткую побывку.

— Ты просто гений. Ведь я его действительно много лет таким не…

— Ты сказала мне, что он тебе бывший муж, а ведь вы не разведены.

— Ну какое это имеет значение? По сути-то отдельно жили… Живем. Так ему хоть какая-то защита, что у него семья и близкие…

— А родители?

— Отец, вроде бы жив, где-то во Владивостоке, но у него другая семья, и они друг с другом не знаются лет десять.

— Понятно. Других же родственников у него нет. То есть, в переводе на коммунально-бытовой язык, ты его берешь жить к себе, в однокомнатную квартиру.

— А что, есть варианты? Куда еще? Да, ко мне в 'однюшку'.

— А кто он по профессии?

— Никто. Закончил ВГИК, по курсу сценаристов, но писателей сейчас как собак нерезаных. Со сценариями у него не заладилось, он и в кинооператоры собирался, и в режиссеры.

— Тогда вопрос тебе: на фига?

— Что на фига?

— Человек с несмываемым пятном в анамнезе, без профессии, без стержня и корней, на хрена он тебе нужен?

— Как это? Ты о чем? Он же мне муж, и я его люблю.

— Я могу разбудить его прежним, как вчера и год назад. Местные врачи мне кое-чем обязаны, как выяснилось, и ждут только моего слова — без скрипа и звука вернут ему прежнее койко-место и соседей, что уже второй час маются за пределами родной палаты. На осколках прежней вашей жизни ты сумела построить новую, какую ни на есть — а свою, себе и ребенку. Теперь ведь она опять рухнет, а что впереди — тебе неведомо, и вам с ним уже не по двадцать лет. Куда он пойдет? К тебе? А дальше? Ничего не умеет и ничего не знает, голый, с подорванным здоровьем. Ведь ему одеться не во что, кроме как в эту пижаму и рубашки с трениками из секонд-хенда? Ты уверена, что всех троих прокормишь? По названию он мужик — а ведь будет дармоедом, и долго им будет. — Пасть жертвой чужого милосердия — что может быть горше? А?

— Это… Да, я как-то не подумала. И ты… Вил, ты можешь его разбудить прежним? Сумасшедшим? Да? И его оставят здесь, дальше 'лечиться'?

— Да.

— У тебя на это есть такая власть?

— Власть? Нет. Возможности, скажем так. Рычаги влияния. Контора у нас могучая.

— Погоди. Ты же говорил, что работаешь в страховой компании?

— Ничего подобного. Это Филарет там работает, а я прикомандирован к нему по одному делу и совсем из другой фирмы, зарегистрированной от Минздрава. Гм… Вспомни. Вот видишь, ты уже вспомнила.

— Да. Я вспомнила, извини, пожалуйста. Ты хороший врач, если так вот взял и не только диагноз поставил, но и… ход болезни переломил. И обратно, получается, тоже можешь?

— Могу.

— И он проснется, как все привыкли, чокнутым, я выброшу газету в урну, салфетку и посуду в сумку, вытру ему рот, суну стольники по карманам — врачу, медсестре, санитарке… Все будет как было…

— Да. И поедем со мной, по моим делам. А вечерком, как дочку уложишь, я тебя встречу и махнем в кино. А потом в клуб куда-нибудь закатимся до утра.

— В клуб? Сто лет не была!

— Да. В бильярд скатаем, по рублю партия, в русский бильярд, а не в тот, где лузы шириной с футбольные ворота, поужинаем с советским шампанским, а то и с настоящим французским, махачкалинского розлива! Потом еще куда-нибудь переместимся. А под утро к тебе. Я тоже давно не отдыхал по-взрослому. Ну так что?

— А Николай?

— А Николай проснется как был, в слюнях. Разве что кошмаров и боли в нем будет поменьше, раза в два примерно. И пореже наполовину.

— Но он же верит мне. Он сейчас, в данную минуту нас не слышит?

— Никоим образом, не беспокойся. Я тебя понимаю, вижу твои сомнения; сердце — сердцем, однако же и ты подумай.

— Вот я и думаю.

— Да, подумай. И прежде всего о себе и о дочери. Как вы жить будете всем табором на твою зарплату, на какие шиши ты будешь одевать его и обувать, где работу ему искать?

— Он мужик, сам должен найти.

— Должен, да не способен, что и выяснилось по опыту прошлой вашей жизни. Это ты теперь по жизни мужик, семью обеспечиваешь и одна на все проблемы. Он ведь не способен был? Не способен. Думаешь, сейчас скорехонько исправится? Ты, женщина, как и положено подруге жизни, должна опорой ему быть, но не только ширмой, которая защищает его от пыли, ветра и визита сантехников, не только костылем-подпоркой на каждый гром и чих, не только дневной-ночной кормилицей-давалицей, не только спасательным кругом, не только отдушиной, куда он может выкрикивать обиды и маниловские мечты о будущем. Погоди, возразить всегда успеешь, дай я еще скажу. Ты ведь мне не безразлична, хотя мы и знаем друг друга чуть да едва. Ты говоришь, что любила его?

— И сейчас люблю.