Я люблю

Ругается, оскорбляет, но оглобли назад не поворачивает. Хочет злобу до конца излить.

— Слушай, герой, известно тебе, что бывает с человеком, если его связать да медом с ног до головы вымазать и кинуть на муравейник?

Вот так любезно разговаривает мой дружок Васька Непоцелуев.

Что ж, кто своим копытом топчет то, что для тебя свято, такому можно и по зубам дать.

Вдрызг разругались, пока дошли до озера. Раздеваемся, в воду идем и кроем друг друга.

Прибежали Алешка с Хмелем. Они тоже захотели окунуться.

— Шуму много, а драки нету, — смеется Хмель. — Язык — дура, а кулак — молодец. Ну, кто первый? Начинай, Вася! Доказывай. Режь правду...

Алешка остановил Хмеля.

— Брось!.. В нем дело, ребята? Что вы, такие дружные и ладные, могли не поделить?

Я молчу, а Васька разгребает вокруг себя воду, фыркает, колотит, как вальком, по искусственной волне, зубоскальничает. Никуда от себя не денешься!

— Любовный капитал никак не можем поровну разделить. Помоги!

— Что?

— Он хочет уважать меня больше, чем я его. Ну, а я свое старшинство отстаиваю.

— Есть деловое предложение, Алеша! — говорю я. — Бери себе в помощники Ваську, а мне давай Хмеля.

Хмель сейчас же поднял над головой кулак.

— Желаю протестовать! Обознался ты, Голота! Я не вещь какая-нибудь, не замухрышка, а Кондрат Петрович Хмель. Уважаю себя. Как не уважать? Где я, там и жизнь. Где жизнь, там и я.

Произнесет несколько слов и оглянется на Атаманычева и Непоцелуева: одобряют, смеются или нет?

— Да, рабочий! Потому не желаю идти в пришлепки. Вот так, ваше сиятельство!

— Что у вас случилось, Саня? — серьезно допытывается Алешка.

— Пусть он расскажет. — Я кивнул на Ваську.

— И расскажу! Не боюсь! — огрызнулся Непоцелуев.

Коротко, в двух словах он выпалил, какая беда навалилась на его брата, как я принял ее и почему мы разругались.

Хмель сейчас же вскинул над головой кулак.

— Желаю вынести приговор!.. Избави боже от такого друга, а от недругов я сам спасусь!

Алешка молчит, поливает грудь и плечи. Вода в его ладонях сверкает расплавленным металлом.

Огни электростанции проложили по озеру дорожки от берега до берега. Дальние молнии приблизились. В тревожном свете зарницы лицо Алешки показалось мне отлитым из чугуна. Ни единой живой искорки. Ясно! Ваське поверил, его сторону взял, а меня, даже не выслушав, запрезирал. Быстр на расправу. Ну и легковер! Совсем не похож на того парня, которого я знаю. Не сын Побейбога, а подпевала.

Так и не сказав ничего, он вышел на берег, стал торопливо одеваться. Вслед за ним выскочили Хмель и Васька. Все смеялись, болтали. Сроднились!

Выбрался и я из воды.

Алешка зажег спичку и, не прикуривая папиросу, пристально вглядывался в меня. Вот навязался!

— Чего ты ищешь? — закричал я и бабахнул по спичечному огарку, а заодно и по руке.

Сорвалась с предохранителя вспыльчивость. Не опередила добрая мысль худой поступок. Так берег ушибленное место, и не уберег.

Почему мы не можем погасить гнев даже в том случае, если этого хочет голова? Что же это такое? Инстинкт? Дух противоречия? Взбаламученная душа? Обиженное самолюбие? Как бы это ни называлось, ненавижу! Темная, неподвластная сила поселилась в моей груди. Как искоренить ее?

Рассмейся для начала, скажи что-нибудь себе в ущерб. Ну!

Не могу. Выше себя не прыгнешь.

Бешено летит с горы, вырастая и набирая скорость, снежный ком.

Алешку, кажется, не обидел, не разозлил мой удар. Он зажег вторую спичку, прикурил и спросил:

— Правду, значит, сказал Василий?

— Да, это правда! — опять заорал я. Нарочито тихий, прямо-таки ангельский голос Алешки окончательно вывел меня из себя. Праведника корчит, богомаз!

— Не ожидал, Саня! — еще тише, почти шепотом проговорил он.

— А чего ты ждал?.. Не буду оплакивать саботажника. Не променяю свое рабочее нутро на мужицкую шкуру.

— Я думал, ты уже человеком стал.

Вот, договорились до ручки! И не человек я даже. Пошел ты со своими думками!..

— Многогранная ты натура, Саня! Смотрю на тебя и никак не могу разгадать, какой же ты на самом деле.

Отвернулся и пошел.

Катись!

Он ничего не сказал Ваське и Хмелю. Но те пристроились к нему, зашагали в ногу. «Хрестьянской» цепью окованы. Ладно, гремите! Далеко не уйдете в таком виде по нашей рабочей земле. Жил я без вас, без вашей правды припеваючи, и дальше так будет.

Я еще долго торчал на берегу, бросая в озеро камни и отплевываясь, будто хины наглотался. А в самом глухом уголочке души шевелилась раскаленная заноза. Счастье — мать, счастье — мачеха, счастье — бешеный волк.