Я люблю

Говорил он серьезно. В глазах, увеличенных стеклами, ни единой веселой искорки, а на губах — и намека на улыбку. Так я и поверил! Подтрунивает над собой, преувеличивает свою беду. Привык скромничать. Потом разберемся, какой дозой неправды разбавлена истина.

— Добро пожаловать, батько!

На центральном полигоне пятилетки побывали многие знаменитые люди: наркомы, ученые, актеры, писатели. Московские газеты присылали сюда своих прославленных корреспондентов и выездные редакции. Здесь, в Магнитке, пишут даже иностранные газеты, партия доказывает правильность своей генеральной линии в борьбе с оппортунистами всех мастей.

Жить в эпоху чудодейственной пятилетки и не видеть, как Магнитострой выходит из пеленок, как поднимает свою великанью голову!.. Антоныч правильно сделал, что приехал сюда.

Едем неторопливо, с резиновым шорохом, почти непрерывно сигналя — дорога забита грабарями, пешеходами.

Смотри, Антоныч, любуйся! Вот где живет Санька, коммунар. Начал с плохонького станка — и до чего дошел!.. Магнитострой!

Железо, железо, всюду железо. Тяжелые рельсы, балки. Мульды и ковши. Чугунные чушки и стальные слитки. Железо, призванное рождать железо — конструкции мартеновских печей и прокатных станов. Железо, сваренное и склепанное, покрытое защитной коркой сурика и тронутое ржавчиной. Американское, английское, немецкое, французское, донецкое, уральское, днепровское, московское... Гигантские трубы, по которым потечет доменный и коксовый газ. Освинцованные удавы кабелей. Мостовые краны, уже вознесенные на опоры, изящные и легкие, и еще лежащие на монтажных площадках, тяжелые и неуклюжие. Железо рвется в небо циклопическими кауперами, башнями доменных печей, баками газгольдеров, коксовыми батареями. Железо, выкрашенное в черные, алые, белые цвета. Железо отполированное, хромированное. Воодушевленное железо: оно катится по рельсам, по дорогам, гудит, шумит, свистит, пылит, тащит на своих горбах цемент, землю, кирпич, раствор, камни, свежераспиленные брусья, проволоку, арматуру, части машин, станки.

Железный город! Железная столица железной пятилетки! Железная земля! Железный перекресток мира! Железное время!

Магнитка!.. Железом венчана, железом зачата, в железной купели рождена.

Железо вызывает у меня такую же радость, как у садовника цветок или краснобокое яблоко, как звезда у астронома, как добрый конь у кавалериста, как самолет у летчика, как рояль у музыканта.

— Да, многовато наворотили! — обыкновенным будничным голосом произносит Антоныч. — Немало раскидали машин. Вселенский масштаб! — Снял очки, протер их желтой мягкой тряпочкой. — Раскидать механизмы не так уж трудно, а вот собрать... Помнишь наши мастерские? Всегда при сборке станков какую-нибудь важную гайку или винтик теряли. Приходилось искать, доделывать, тратить время и силы попусту.

Сравнил букашку с мамонтом!

Шофер резко затормозил. Впереди, спиной к «линкольну», стояли грабари в лаптях и пропотевших драных рубахах навыпуск. Дымили цигарками и не желали уступать серебряной собаке дорогу, несмотря на ее утробный настойчивый лай.

— Эй вы, лапти, раздавлю!.. — смеясь, заорал Петька. Он известный зубоскал. Себе в масть подобрал шофера директор Губарь.

Грабари медленно повернулись к нам. Грязные лица, косматые нечесаные головы. Не поняли шутки.

— Эй, вы, сапоги-халявы! Не больно задирайте хвост. Пропадете пропадом без нас, лаптей! — огрызнулся бородатый мужик. Отошел на пыльную обочину, злобно взглянул на машину, добавил: — На нашем хлебушке раскатываете.

Плюнул и отвернулся, а мы поехали дальше.

Я виновато взглянул на Антоныча, сказал:

— Раскулаченный тип, наверное.

— А может быть, и несправедливо обиженный, — возразил Антоныч. — Таких теперь немало. Домны, мартены!.. Хорошее дело. Но они есть и в Америке и в Германии. А вот люди... Не должно быть у нас несчастных, несправедливо обиженных людей.

Глубоко пашешь, Антоныч! Зряшный труд. Я не забыл, какие слова сияли на гербе нашей коммуны: «Человек — это звучит гордо». Ради счастья человека и расправляемся с захребетниками, с тарасами всех мастей. Ничего страшного, что кулак загрязнил в драке, — отмылся.

Победителя не судят.

Насквозь проехали стройку и выбрались на большую дорогу. Едем в соцгород. Антоныч обратил внимание на холм, кишащий покупателями и продавцами.

— Толкучка! — говорю я и вздыхаю. — Магнитострой — и это... подворотня старого мира!

— Подворотня? — Антоныч смотрит на меня с недоумением, усмехается. — Ты стал чистюлей, Александр. Стыдишься правды? К сожалению, это наш повседневный быт. Бедность! Богатеем пока Магнитками, а «Трехгорки» и «Скороходы» размножаются медленно. Как только рабочий люд сможет купить в магазине вдоволь ситца, башмаков, махорки и сахара, сама собой исчезнет толкучка.

Молчу, улыбаюсь. Возразить нечего.

Поднялись в соцгород, остановились на Пионерской, около моего кирпичного дома.

Антоныч выходит из машины, смотрит на розовую громаду и опять непонятно, с подвохом ухмыляется.

— Александр, это и есть твои хоромы?

— Верхний этаж. Крайнее окно.