Я к Вам пишу...

Коль от графа положительный ответ придет, прошу Вас управить все в Веселом, дабы мне не приезжать уже. Грустно расставаться с родным домом, а на расстоянии не так. Мебеля наши, что хотите, возьмите себе, паче же библиотеку папенькину. Мне спокойно будет, коль у вас она останется. Может, и заберу какие книги любимые после. Часы, что на камине в гостиной, тоже Вам, Агриппина Семеновна, сразу их и заберите, сдается мне, папенька очень сему рад был бы. На Небесах пусть порадуется, коль скоро грустно ему будет, что Веселое из семьи уходит. Да только доходу от него нет совсем, одне сплошные убытки, коли б не так, стала бы я разве думать о том.

Грустно мне, тетушка, да видно, Богу так угодно. Все к тому шло уже года два, еще маменька жива была. Николенька мог бы помочь, да не хочет, видать, али тоже нет возможности, Бог ему судья, я Его гневить не стану, хоть и тяжко без братца-то.

Слава Богу, Веселое папенька мне отписал, и у Николаши дозволения не надо спрашивать, а то и не позволил бы, поди.

Доброго здоровья вам любезная тетушка, Агриппина Семеновна, не забывайте меня в своих молитвах, Ваша Варюша.

Письмо десятое, к Ней

Неделя Крестопоклонная[19], 1831 года, Березов

Варвара Павловна, голубушка, тревожно мне что-то на сердце. Очень за Вас тревожно, добрый вы человечек. Отчего не отписали, что прошение подали – от маменьки давеча узнал, а вы смолчали.

Коли откажет Государь, так тому и быть, и не этого страшусь, хоть и горько будет, коли так случится, а того, голубчик, Варвара Павловна, что осерчает он на Вас, а там мало ли что приключиться может. Вам и поехать теперь некуда, разве в нашу подмосковную.

Прошу Вас, не томите меня, отпишите тотчас, как ответ придет.

Понимаю, что по зиме письмо долго добираться будет, но я, как получил от матушки весточку, места себе не нахожу. Все мне чудится, что беда какая с Вами приключилась.

Марья Гавриловна, хозяйка моя, велит не мудрить и не мечтать, а молиться, но не могу я в покое пребывать, пока не узнаю, что с Вами все в порядке, не идет у меня молитва.

И к батюшке с этим пока не ходил, не спрашивал – и что сказать, не знаю, да и сказать боюсь, словно спугнуть словами-то.

Скажете, что не прав я и маловерен, соглашусь. Я ведь тут только по-настоящему в Бога и уверовал, в казарме часто атеистом становишься, потом, на войне, как опасность, веровать начинаешь, молиться, а коль пройдет все, минует, то и ладно. А тут, вернее, как в острог попал, так и все молитвы вспомнились, словно часа своего ждали внутри где-то, вот и дождались.