Я из огненной деревни…

— Что, вы — прочищенные?

— Прочищенные.

— У вас нет партизан?

— Нет.

— Ну, то езжайте.

Повернули мы. Они отсюда, а мы — так в деревню. А сугробы! А снег!.. Выехали на озеро. Мария Колдубей нам в лицо говорит:

— Из-за вас нас застрелят. Вы с нами не ездите. Они поехали на ту сторону, а мы — сами незнаем куда… С этой молодицей, и двое ребят уже. Ну что ж. На мне был полушубок, а на голове — так уже, знаете, без памяти — белая простыня. А снег!.. Я говорю:

— Ну, Лида Ивановна, останемся мы тут в снегу в этом!.

Уже вечереет. Подошли под Веруселимку, сели. А девочка эта спать хочет. Мальцу было лет двенадцать, а девочке — лет десять. Сели мы так вдвоем, с ней рядом. Тогда эту девчонку… А она только что ее переобула, сняла какие-то там валенки, а ботиночки обула. Я эту девчонку — голову к себе притулила, а она — ноги. И тогда этот мальчик сел в кучечку. Простыней — я сняла с головы — накрылись. А мы это пришли к озеру, надо через озеро, лес у нас тут недалеко. Ну, и сидим. Сидим. Эта девчонка дремлет, а она ее под бока бьет все. А, знаете, — на снегу и не простудились…

Встали потом — пойдем через озеро. Все мокрые, а потом обмерзли, идешь, и шумит все на тебе. Она за руку эту девочку, а мальчишка идет. Через озеро прошли — там лесок неширокий, а там — лесник живет. Пойдем к леснику к этому уже. Идем по лесу, а немцы как кинут ракету — видно-видно! — стоим на месте. А потемнеет — дальше идем.

Пришли, а тут уже байня его недалеко, пойдем в ту байню, потому что в хате, може, немцы, мы ж не знаем. Стояли, стояли — уже совсем стемнело. В байню пошли. А сами — все мокрое. Господи, не надо и говорить, какое горе!.. (Плачет, а соседка, чтоб успокоить ее, спрашивает: „А в чью же байню?“ — „В чью же, — отвечает она, — в лесникову“.)Глядим, лежит охапка дров. А я и спичек купила, летом, в троицу еще, и так в пиджак зашила. А это ж уже когда было — зимой, и все я эту коробочку носила. И затопить байню нам как раз, дрова есть. И как раз в окно лесниковой хаты — наши двери. „Ну что ж, — говорим, — если только немцы, а мы затопим, то уже ж недалеко…“ Но так дал бог, что не было у них немцев. У лесника. Ну вот — затопили. Я эти двери закрываю. Ребята на земле позаснули. Дрова не горят. Я глазы испортила, глазы мои дым ест. А дрова эти только тлели. Немного они грели эту байню. Дрова истлели, и дырочку мы такую оставили, чтобы шел дым. Ну, потом ребят на полок с земли перетащили, она около них, а я так на каменку, она тепленькая была, легла на каменку, вся мокрая, и заснули мы.

Ну, а назавтра, дал бог, что снежком обкидало эту байню. Надо ж уже нам вставать, идти к этому человеку. Я говорю:

— Лида Ивановна, если немцев нет, то мы дырочку эту откроем — и видно будет, что следов нет, что они не ходили.

Сидели, сидели, глядели, глядели — нет… (Плачет.)

Ну, пойдем. Правда, немцев нема. Там Анюта в сенях сидела, этого мужчины сестра… (Плачет.)Налили нам миску Щей и картошки. Може, три дня не евши были. Какой-то горох был: Лида немного гороху взяла, ребята там жевали.

А в Скарбунах уже они поубивали баб. И уехали из Скарбунов. А у меня глазы саднят, слезятся, не вижу ничего. Пришли мы в Скарбуны. А там девки плачут: молодых не убивали, а только старух поубивали. Тогда попросила я мыла. Мне дали, и я промыла глазы. Пошли мы уже в Вератино. Пришли в Вератино — у брата моего только так вот шатаются ставни. В хату я вошла, а там — никого, пусто: всех поубивали… Ой!..

Ну, что ж… А у меня ж, мой сынок, сердце бьется: один ребенок, глаз во лбу, и тот остался там… Витя. Теперь я увидела б его — поцеловала б только — и все… И не страх… мне… (Плачет.)

А ейные ребяты с нею.

И я пошла одна. Иду и не знаю, куда иду… Иду в Горбачево. Пришла, встречаю одного человека. Он говорит:

— Не иди, Семеновна, там теперь как раз „пурим“ [36]идет. Никак не иди. Попадешь, там теперь самая расправа идет…

Пришла я в сосняк и стою. А что ж я выстою?..

Потом сестру свою встретила. Сестра моя родная, умерши уже. Я ей сказала, в какой хате мой хлопчик. Тогда она пошла, взяла хлопчика и опять назад. И так, дал бог, что немец ничего, — как стоял часовой, так ничего ей не сказал, и она прошла мимо. Как увидела я сыночка — ну, теперь все!..

И этот сынок у меня один. А тот, что был в отряде, — того убили. А этот в Ковалях прорабом работает. (Плачет.)Иванов Виктор Егорович…»

2

Алена Халимовна Бондарчук. Шестьдесят два года. Алексйчи Хойницкого района Гомельской области.