Я из огненной деревни…

А немцы вокруг хаты — только каски лязгают по стенам. Дождь льет такой, что жутко. И мы не можем выйти во двор. И они, сволочи, не просятся в хату. Ни один не постучал. Так тихонько стоят, слышим только: „Гар, гар, гар!“ И касками по стенкам ляпают…»

(Из рассказа Алены Григорьевны Жарченко, родственницы Акулины Ивановой. Деревня Рудня Российского района.)

Здесь был найден сегодняшний адрес воскресшей женщины: деревня Бараново близ Полоцка.

С крыльца большого и уже старого деревянного многоквартирного дома видать широкую зеленую долину, густо, еще не высоко поросшую ольшаником и лозняком. В чащобе угадывается вода — речушка или просто мокрая лощина.

— У вас тут много соловьев.

Хоть уже июнь, а соловьи тут, на зеленой да озерной Витебщине, дружно преследуют нас в каждом районе, от деревни до деревни.

— Чего-чего, а этого хватает, — отвечает женщина. В дом инвалидов, что размещается недалеко отсюда, ей, санитарке, позвонили из района. Акулина Семеновна сегодня выходная, встретила нас на стежке далековато от дома, в котором живет.

В тесной чистой комнатушке одинокой женщины — швейная машина, кровать, шкаф, столик, большое зеркало. Пяти человекам — не повернуться. «Садитесь здесь вот, у меня на кровати чистенько». Но сидит только один, с магнитофоном у столика. Стоит и хозяйка, хоть ей как раз и присесть бы на краешке своей пышной постели.

Рассказывает женщина, слезы будто не осмеливаются показаться. Даже как деток стреляли, она говорит почти что сдержанно.

«…А муж мой был в отряде. Мы молоко собирали, возили в отряд. И как раз вернулись из отряда. Все мы носили молоко партизанам. Отвезли и приехали домой. И только я начала печку топить — сейчас прибегает Щедров, сосед, и будет говорить: „Немцы идут?“ Тут я скорей из хаты что-нибудь вынесла, а тут и началась стрельба.

А они обошли кругом по леску, по опушке, эти немцы, и началась стрельба. А мы тогда из лесу да к разъезду. Сели там, полежали, и сейчас немцы нас там окружили. Взяли и поставили.

— Вот, говорят, вот, коли ваши мужья не в партизанах, дак по вас партизаны будут стрелять, а если в партизанах — дак по вас стрелять не будут.

Партизаны стихли. Там пулеметы ихние попортились, что ли. Стихли стрелять. Немцы нас и погнали…

Вопрос: — А вас они где, вы говорили, поставили?

— Тут, где наш разъезд. И вот так поставили, на обмежек, при дороге. Чтоб партизаны видели. А сами стоят. И Полторенко. Обнялся он, поцеловался с тем, у которого кокарда большая… Полторенко кто такой? Он издох недавно. Который нас продал немцам. Наш, путевой бывший обходчик.

И вот погнали нас в Рудню. И загнали в байню. И сидели мы там.

Стали допрашивать. И вот, кого допросят, выведут туда и начнут сечь. Секут в Осиповой хате. Там и сестра моя была. Сестру мою поймали назавтра в поле и привели. И коров пригнали всех, забрали. Одну допросили, Другую допросили и пустили. Ну, думаем, пустят всех. Нам из байни в оконце видать. А потом побежали за ними и их вернули. Тут Дюбенчиху вызвали. Каждую семью отдельно. И секли плетями. Дюбенчиху вызвали, Шарпенчиху вызвали, Быховцову вызвали… Каждую семью отдельно. И — нет. Вызовут — и нет… И мне пришлось с ребятками. Вызвали.

Вопрос: — Сколько лет было вашим детям?

— Мальчик был один с тридцать третьего года, второй — с тридцать седьмого. Ну, и вот как только вызвали туда, в хату, так сразу:

— Говори, где твой муж!.. — Я говорю:

— Взят по первой мобилизации.

— Говори, партизанская морда! Где ты была сегодня?

— Нигде, говорю, ребятам есть готовила, белье стирала. Нигде не была.

— Говори сейчас же!..

Цап за волосы — об землю. Начал лупить. Принесли банку песку, большую такую, сухого.

— Ешь, говорит, партизанская собачья морда!

На стол насыпали. И этот песок ела я. Сухой, не лезет. Там и навоз, и все. Никак не съем. И все ж ела — задыхалась, дышать нечем. Все съела. Щелочка там была. Раздвинувши стол, а там песок. Он как начал лупить по голове плеткой.

— Вылижи, собачья морда, этот песок! Языком вылизала. Тогда:

— Высунь язык! На стол!

Я так стою, а он как мотанет голову за волосы, вытянул язык и большой иглой начал колоть. Прямо обомлело все, не чувствую ничего. Тогда — волосы… Положили… Один накрутит и другой накрутит волосы — как дернут, как дернут!.. Вырвали все волосы из головы. Тогда положили, один стал на голову, другой на ноги и стали сечь плетками. Секли, секли… Они б засекли до смерти, так, как и сестру, и Дюбенчиху… Дак принесли им есть. Хлеб, намазанный маслом, и котелочки такие. Они сгребли эту еду и пошли на улицу.

А немец и потащил нас в хлев. Аж туда притащил и показывает — накрыл дерюгой-тряпичницей и показывает: не подымайся. А сам пошел и нет его, и нет. Приводит коня. Конь большущий такой. Начали его водить по людям, топтать. Ребят — этим конем… Офицер привел, переводчик. Немец.

Еще люди будут говорить:

— Вы неправильно делаете… господин переводчик!

— Почему, говорит, неправильно?

— По первой мобилизации взят мой… А что вы нас так казните?..