Я из огненной деревни

– Тут одного ребенка застрелили, другого застрелили, а третьего подводчики спрятали. Четвёртого, то есть самого старшего. Он и сейчас живет в Ленинграде.

Вопрос: – А как они его – в телегу спрятали?

– Не. Дали кнут, и пошёл коней отворачивать. В борозде спрятался. Ему так сказали подводчики. Вот он и остался живой, и сегодня живой. А тогда и хозяйку расстреляли. А потом и меня вели стрелять.

Ну, меня ведут расстреливать, а я думаю удрать. Что уж тут сделаешь? Один двоих ведет. Прошёл я вперёд – немец. Как били нас, то он стоял – по-немецки разговаривал. Потом зашёл наперёд, идёт напротив нас и по-русскому говорит:

– Вы не знаете, может, куда вас ведут? Ведут расстреливать.

Вопрос: – Он так говорит, чтоб не услышали другие немцы?

– Не, немец шёл, но он же по-русски не понимает. И этот, одетый в немецкое и наган у него. Тогда по-немецки с немцами говорил, а теперь с нами по-русски. Это не переводчик: переводчик остался, а он как нас тронули, то он наперёд зашёл, вроде ему присесть надо… И он тогда напротив идёт:

– Вас, говорит, ведут расстреливать.

О-о-о! Господи! Семью расстреляли, и меня расстреляют… Давай попробую удрать. Я так на край верну с этой стежки, чтобы в лес. А он мне автоматом р-раз в плечи. А я… Это у меня потом, на фронте, руки побиты, а тогда я ему как двину! – дак он навзничь, и его автомат отлетел. Я верхом, за автомат и – шарах! – его застрелил. Иван этот, Минович, в одну сторону побежал, а я – в другую. Под меня гранату второй подкинул, ну, а граната меня не тронула нисколько…

Вопрос: – Так вы в него ещё и из автомата выстрелили?

– А как же! Если б я его не застрелил, дак у него ж наган был. А другой немец, говорите?.. Много, много их, немцев, было. Но в этом шуме… Я три войны провоевал и знаю, что в шуме никто не знает ничего и не ведает. Они пока осмотрелись… Это каких-нибудь я, было, метров десять от немцев отошёлся, недалеко, а это ж – шум!..

Ну, вот, это моя вся и история.

Вопрос: – А потом вы куда, в партизаны пошли?

– Не. Мне сделалось плохо. Плохо сделалось. Ну, куда? Я в Закутье, в отряд. Это начальник отряда был знаком, дак я к нему. Иду, и кажется – играют, поют… А никого нигде нема. Это у меня в голове. Расстроился. Да… И он говорит мне:

– Знаешь что, вызову я тебе врача.

Врач мне уколы делал и говорит:

– Иди в тихое место.

Побыл я в тихом месте. А потом уже при штабе находился. Я у Лёшки доверие имел… Я забываю его фамилию. Лёшкой зовут. Я его так и называл. Он в ваших годах был. И я там всё время и находился.

Вопрос: – В хозяйственном взводе?

– Не, как дневальный. В общем, я его охранял. Тела его хранителем был. Доверенный.

Вопрос: – Тогда, в сорок втором, Сушу[33] два раза сжигали?

– Не, первый раз партизаны не дали. Знали, что Сушу будут жечь. Здесь, как виден лес, и на горе там – со станковыми пулемётами партизаны. Они их сильно много перебили, немцев. Заяц, Бобовик по-уличному, который вёл немцев, стал звать их: «Сюда!» – и рукой махает, чтоб бежали вслед за ним. Знает куда. Тут он и родился, только не сдох тут…

Ну, это первый раз как ехали. Другой раз уже большей силой… И никто уже не приступился к ним.

Вопрос: – И что они тут натворили?

– Ну, что, людей перебили. Два посёлка целиком выбили. Семь человек осталось, что дома не были. «На собрание! На собрание! На собрание!» – выгнали. Во так посёлок и во так посёлок, а посредине на картофлянище и побили…»

5

Ходит по лесу человек. Изо дня в день. Зимою и летом. Лесник – такая служба, такой хлеб. Хватает и забот, если человек заботливый, хватает и одиночества, времени для раздумий, для воспоминаний. Тем более если есть ему что вспомнить.

Есть что вспомнить, о чем погрустить и чему порадоваться Александру Карловичу Зауэру, бывшему партизану, а теперь леснику в тех самых родных местах…

Александр Карлович – латыш, один из тех латышей, которых на героической и многострадальной Октябрьщине после фашистской лютости в годы оккупации осталось очень немного. В деревнях Перекалье, Булково, Залесье.

«Когда мы, латыши, приехали сюда, – говорит Зауэр, – я не знаю. Надо у стариков спросить. Тут есть один, Франц Винтарс, он до войны был председателем нашего латышского колхоза «Сарканайс араайс»[34], а теперь уже на пенсии. Но и он не расскажет, потому что латыши приехали сюда давно, видать, более ста лет тому назад».

В том самом Булкове, где живет Зауэр, мы навестили и названного им Винтарса. Хороший дед, крепкий ещё, бывший партизан, теперь совхозный пастух, человек старательный и толковый, о чём можно судить хотя бы по исправному, ухоженному домику его.

Не помнит Винтарс, с какого времени здесь угнездились латыши, беда их пригнала сюда или магнат какой-то перевёз. Не помнит, хоть и пожил немало, и от стариков когда-то кое-что слышал. Липы по обе стороны улицы такие же могучие были уже и тогда, когда он был малым, а их же, это он знает хорошо, – садили предки-латыши.