Я из огненной деревни

О побеге я не думал, куда тут убежишь? С одной стороны забор высокий, кладбище, а с левой стороны улицы – фельдшеров высокий забор, штакетник. Куда тут убежишь? Потом прошёл я метров двадцать, и толкануло меня что-то: «Удирай!» Но куда удирать? На забор прыгну – сразу убьют, быстро не перепрыгнешь. Тогда я шёл, шёл… Направо улица. Думаю: сюда. Прямо – убьют. Вижу, расстрелянных в яму бросают. Осталось мне метров двадцать – тридцать. А у Миколая были ворота приоткрыты во двор. Я поравнялся с воротами и тому немцу, что справа от меня шёл, – ка-ак дал! – дак он сразу и пошёл кувырком! А я – в ворота. А тут рядом дом. Я – за угол, а по мне – выстрел… Не попали. Я – по задворкам и в улицу. Через забор перескочил – и по улице. А по мне – от тех людей, что стояли согнанные, – через кладбище начали из пулемёта бить. Добегал я в самый конец улицы, до Любы, а там, где расстреливали, стоял станковый пулемёт. Начал он по мне бить. И еще человек тридцать бьют… Ну, правда, бежал я, падал. Даже не ранили. Я помню: полз, полз, а пули, как только начнешь ползти, – тёх-тёх-тёх!.. Больше всего бил по мне пулемёт. Можжевельник рос. Я к тому можжевельнику подполз, и – прыжок. И – в сосняк. Бегом, бегом по этому сосняку. Сосняк кончается. Направо – хутор и поле уже. С левой стороны у меня всё время немцы, а справа, где хутор – немцев нема. «Пересеку я, думаю, это поле». Оглянулся, вижу: стоят три немца! Но я всё равно пру на хутор. Как начали они по мне стрелять!.. Добежал до хутора, забежал за хутор – огонь прекратился. На речке кладка лежала, я по этой кладке – как чудом каким-то перебежал. За речкой – метров триста – ольшаник, я туда добежал. А немцы подошли к самой речке, постояли, постояли и вернулись назад.

Из нашей деревни никто больше тогда не уцелел. Только Миколай Стасюкевич пробовал утекать, но отбежал метров двадцать и – на заборе его убили.

Тогда убито было, кажется, двадцать семь человек.

Когда я утёк, тогда те немцы, что гнались за мною, вернулись. Старший немец, который там командир, – люди потом рассказывали, – давал, давал, давал тому, что меня гнал.

А потом батьку моего за меня забрали и застрелили. Хотели ещё мать забрать, но что-то они меж собой поговорили, поговорили, и так она осталась…»

В своё время Михаил Андреевич, как «западник»[32], был солдатом польской армии, в сентябре тридцать девятого года встречался с немцами в бою. После расстрела он, естественно, стал партизаном. Мужчина. А рассказывает и… время от времени плачет, даже не может говорить. Видимо, из-за отца… Или это просто обида, гнев – человеческая обида и справедливый гнев, которые не проходят, не успокаиваются даже местью!..

4

В деревне Усакино Кличевского района Могилёвской области.

Богатый домик, зелёно-таинственный сад. А хозяин – высокий, дородный мужчина, с виду моложе своих «семидесяти с гаком». На руках – маленькая городская внучка. А дед, хоть он и колючий такой, и гремучий, видать, и добрый, и весёлый.

Макар Карпович Заяц.

«…Тут у нас много Зайцев в деревне, но один я – Макар Карпович.

Вопрос: – Так это вы тот самый Заяц, что немца убил?

– Тот, тот! (Смеётся.)

Отступали наши. И тут шли наши. Дивизия. А я жил в конце. И ко мне всё приходит начальство, покушать чего-нибудь. В лесу мы жили. Я раз дал, другой раз дал, а потом нечего давать. И говорю я:

– Ребяты, я вас не выкормлю, а мои дети останутся так. Вон картошка уже подросла колхозная. Чёрт с нею, что маленькая, подумаешь – жалеть. Всё равно хвашисты заберут.

Ну, а они в окружении были. Они картошки накопали.

– Лошадь есть?

– Есть.

– Завезите нам.

Завезли. Назавтра снова приходят, уже больше. Лейтенант, в гражданскую войну воевал, Иван Минович. Это они у меня про его спрашивали: есть ли ещё кто-нибудь из окруженцев. Я повёл их и показал, где он прячется. Они его взяли. Мы два воза картошки накопали, завезли им на полигон.

Ахрем Бобовик узнал – пошёл в полицию и немцам донёс. А уже наши прорвали где-то около Друти. Ещё фронт шёл. А Ахрем говорит:

– Вот этот возил бандитам есть.

Ну, меня ночью забрали.

Вопрос: – У вас семья большая была?

– Четверо детей и жена. И всех нас забрали. Ещё из лесу людей забрали: прочёска лесу была. Стали расстреливать.

Меня бьют:

– Веди где партизаны! Веди – куда вы бандитам есть возили!..

И Иван Минович тут же, и его забрали. И вот они мне говорят.

– Заведёшь – будешь жить, не заведёшь – расстреляем!

Вот я их на край поля привёл, и нема мне куда крутиться… Я им так и говорю. А он бьёт меня. А я всё не давался; как он замахнётся, немец, дак я всё в сторону, в сторону. Всё равно как какой-нибудь – которые бьются… боксёр. А потом по затылку мне прикладом как ударил – я упал.

Тут же и семья моя вместе. Берут ребенка – расстреливают.

– Вот заведёшь – этих не будем стрелять!..

А я знаю, что как заведу – больше чужой крови напьюсь, чем моей разольют. Я не повёл.

Вопрос: – И тут застрелили ваше дитя?