Я исповедуюсь

Книготорговец встал и кивком пригласил его следовать за собой. Продавцу за соседним лотком он щелкнул пальцами, что означало: я отлучусь, присмотри за моими книгами, сделай одолжение. По дороге мы молчали и через пять минут пришли в узкий дом с темной лестницей на улице Комте Буррель, в котором, как он помнил, пару раз бывал с отцом. На втором этаже Муррал достал из кармана связку ключей и открыл одну из дверей. В квартире было темно. Он включил тусклую лампочку – ее свет не достигал пола, – решительно преодолел тесный коридор и остановился в комнате, бóльшая часть которой была занята огромным бюро со множеством широких, но низких ящиков, вроде тех, в которых художники хранят свои рисунки. Первое, о чем я подумал, – как удалось протиснуть это бюро по такому узкому коридору. Свет в комнате был несколько ярче, чем в прихожей. Потом Адриа заметил поодаль стол с лампой, которую Муррал также зажег. Муррал выдвинул один из ящиков бюро, достал стопку листов и положил ее на стол в круг света лампы. И тогда я почувствовал трепет в желудке и жжение в кончиках пальцев. Мы склонились над сокровищем, и я увидел перед собой листы старинной бумаги. Мне пришлось надеть очки, чтобы не проглядеть ни малейшей детали. Я не сразу разобрал непривычный шрифт этого манускрипта. Вслух я прочитал: «Discours de la méthode. Pour bien conduire la raison & chercher la vérité dans les sciences»[230]. И больше ничего. Я не осмелился прикоснуться к бумаге. Я только сказал: нет.

– Да.

– Не может быть!

– Правда ведь, интересно?

– Как, черт возьми, он к вам попал?

Вместо ответа Муррал перелистнул первую страницу. И через минуту сказал: я уверен, что вас это заинтересует.

– Вы откуда знаете?

– Вы как ваш отец: я знаю, что вас интересует.

Перед Адриа лежала оригинальная рукопись Discours de la méthode, созданная до 1637 года, то есть года ее публикации в одном томе с Dioptrique, Les Météores и Géométrie[231].

– Полная? – спросил он.

– Полная. Считай… кроме двух листов, мелочь.

– А как я пойму, что это не обман?

– Когда вы узнаете цену, вы поймете, что это не обман.

– Нет, я пойму, что это очень дорого. Как я узнаю, что вы меня не обманываете?

Тот пошарил в портфеле, прислоненном к ножке стола, достал оттуда пачку документов и протянул их Адриа.

Томам за первые восемь или десять лет существования серии «A tot vent» пришлось дожидаться другого случая. Адриа Ардевол весь вечер изучал манускрипт и сверял его с сертификатом подлинности, спрашивая себя, откуда же могло всплыть это сокровище, и размышляя, что, может быть, лучше не задавать слишком много вопросов.

Я не задал ни одного вопроса, не имевшего прямого отношения к подлинности листов, и наконец после месяца сомнений и тайных консультаций заплатил за них кучу денег. Это была моя первая самостоятельно приобретенная рукопись из двадцати в моей коллекции. Дома уже хранились добытые отцом двадцать разрозненных листов Recherche[232], полная рукопись The Dead[233] Джойса, несколько страниц Цвейга – того типа, который покончил жизнь самоубийством в Бразилии, – и рукописное свидетельство об освящении церкви монастыря Сан-Пере дел Бургал аббатом Делигатом. В тот день я понял, что одержим тем же бесом, что и мой отец. Трепет в желудке, жжение в пальцах, сухость во рту… Все из-за сомнений в подлинности, в ценности манускрипта, страха упустить возможность обладать им, страха переплатить, страха предложить слишком мало и увидеть, как он уплывает из моих рук…

Discours de la méthode стал первой песчинкой, лептой, которую я внес в коллекцию рукописей.

28

Сначала песчинка мешается в глазу, потом превращается в жжение в пальцах, трепет в желудке, протуберанец в кармане и в конце концов, при неблагоприятном стечении обстоятельств, становится камнем на сердце. Абсолютно всё – и жизни, и книги, дорогая Сара, начинаются так, с незаметной и безобидной песчинки.

Я вошел туда, словно в храм. Или в лабиринт. Или в ад. С тех пор как сеньор Беренгер был извергнут во внешний мрак, нога моя там не ступала. Когда я открыл дверь, прозвенел колокольчик. Тот же самый колокольчик, что и раньше, сколько я себя помню. Адриа встретил любезный взгляд Сесилии, которая все еще стояла за прилавком, словно никогда не покидала своего места. Словно она была одной из редкостей, выставленных в магазине и ждущих ценителя, у которого достанет средств ее купить. По-прежнему аккуратно одетая и гладко причесанная. Не сдвинувшись с места, словно она ждала его уже несколько часов, Сесилия подставила ему щеку для поцелуя, как будто бы ему все еще было десять лет. Она спросила его: как ты поживаешь, сынок, и он сказал: хорошо, хорошо. А ты?

– Жду тебя.

Адриа осмотрелся. В глубине магазина незнакомая девушка терпеливо начищала медь.

– Он еще не пришел, – сказала Сесилия, беря его за руку и притягивая к себе. Она не удержалась и взъерошила ему волосы, как Лола Маленькая. – Редеют.

– Да.

– Ты становишься все больше похож на отца.

– То есть?

– У тебя есть подружка?

– Хм…