Читаем Я — Илайджа Траш полностью

Мы сели за гигантский ореховый стол, на котором стояла маленькая лампа с зеленым абажуром, и Юджин начал барабанить пальцами по дереву. От его дыхания на поверхности древесины выступил пар, и тогда он достал носовой платок и протер запотевшее место.

— Пеггс, как я уже сказал, вы должны оставить Илайджу. У вас есть все, а у меня — ничего. Ничего, кроме Илайджи.

— Как я могу оставить то, что мне не принадлежит? — Я крепче затянул свой галстук.

— Прошу прощения, — сказал он, и его взгляд внезапно приковало старое пианино.

— Я не принадлежу Илайдже Трашу, — сказал я, — так же, как и он — мне. Вы наверняка знаете…

— Но Илайджа влюблен в вас по уши … Если бы вы умели играть на фортепьяно, он прогнал бы меня из своей студии сегодня же вечером — и вычеркнул из своей жизни… — Он рассматривал мои ладони. — Разумеется, вы не умеете играть. Но неужели вам не понятно, что если б вы только вернулись в Алабаму, моя жизнь осталась бы прежней, а вы бы все равно забыли о нем?.. У вас это просто безрассудная страсть, а у меня — образ жизни, «стиль жизни», как выражается вульгарная ежедневная пресса. Я не могу жить без Илайджи Траша, а вы повсюду пользуетесь спросом. Сейчас — ваше время.

— Так дело не пойдет, — пробурчал я, пытаясь сдержать гнев.

— Если не хотите возвращаться домой в Алабаму, у вас еще остается Миллисент Де Фрейн.

— Но она остается у меня лишь до тех пор, пока… в общем, пока я шпионю за мистером Трашем. Одно без другого немыслимо. Вы же должны это понимать.

Тут Юджин Белами достал фиолетовый конверт с надписью большими черными буквами: АЛЬБЕРТУ ПЕГГСУ, ЭКСВАЙРУ.

— Пожалуйста, возьмите, — сказал он, так как я колебался.

Я вскрыл конверт и заглянуть внутрь. Как я отчасти и ожидал, там лежала тысячедолларовая банкнота.

— Я прошу об одном: чтобы вы уехали, — проговорил пианист со всхлипом.

Я положил деньги в нагрудный карман.

— Вы знаете, что я не могу никуда уехать, — ответил я. — Мне очень жаль. Я связан, так сказать, контрактом…

— Я отдам вам все, — начал он, горько рыдая. — Можете использовать меня, как угодно. Я знаю, ваша привычка обходится очень дорого, поэтому я и дал вам эти деньги. Возможно, вы избиваете людей. Я согласен, чтобы вы избивали меня и издевались надо мной постоянно, если это доставляет вам удовольствие.

— Запах крови — не из моего репертуара…

— Но ваша привычка, мистер Пеггс… Неужели вы не понимаете, что она вас погубит? Почему бы не взять деньги и не уехать в Алабаму?..

— Хотите забрать деньги обратно? — Я вынул конверт из нагрудного кармана и протянул ему.

— Разумеется, нет. У меня и в мыслях не было…

Он очень громко зашмыгал носом.

— Я отдаю вам все — свое тело, все свое состояние, свое имущество, и что же получаю взамен? Оскорбления и грубости от… от…

— Спелого баклажана, Юджин, — подсказал я. — А теперь вы послушайте меня. Я так же, как и вы, по уши влюблен в Илайджу Траша. Почему — не знаю. У него все не так…

— Я скажу вам… — вставил Юджин.

— …все наперекосяк и набекрень; он больше не умеет ни танцевать, ни петь; его стихи плохи, но я знаю одно: в ту минуту, когда вижу его, я попадаю в рай и на седьмое небо, это нирвана и рахат-лукум — полное чувственное и умственное наслаждение… Он будоражит меня, как четыреста волчков, и меня не остановит такая, как вы, фигурка со свадебного торта. Почему я не могу наслаждаться теми же радостями жизни, что и вы? И что из того, что я шпион? Конечно, вы уважаете меня, как чернокожего, но это не совсем то.

Затем я встал, наклонился и поцеловал его в губы, дабы скрепить и заверить наш договор и полюбовное соглашение.

У меня есть альбом, где под защитным слоем желатина хранятся все полевые цветы и листья некоторых деревьев моего родного штата Алабама. В тоскливые периоды своей жизни — один из них как раз наступил после свидания с Юджином Белами — я уходил в библиотеку «Райских кущей» и рассматривал свой альбом. Я почти не замечал снегопад за окном и печальные черные лица тех, кто, избрав Нью-Йорк своей целью, потеряли все, что имели прежде.

Я уже знал наизусть «обличья» и имена своих любимых полевых цветов, но в тот вечер после встречи с Юджином Белами я нежно целовал каждый, повторяя его название: водосбор короткошпорый, малина душистая, анемонелла василистниковая, водная орхидея «косы кивающих дам», тайник сердцевидный, узколистная слива чикасо…

Мои ноздри вновь жадно вдыхали аромат этих цветов, неизвестных в Нью-Йорке, когда Роско Джордж осторожно потряс меня за плечо и, поклонившись, как пристало швейцару, сообщил, что мне звонят по «внешнему» телефону.

— Во имя всего святого, где ты был? Ты же нужен мне позарез! — Голос Илайджи гремел в трубке так отчетливо, словно сам он сидел где-то рядом в «Райских кущах». — Отвечай…

— Меня задержал ваш пианист! — заорал я в ответ, потревожив нескольких дам, дремавших поблизости в Персиковой комнате.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги