Читаем Я — Илайджа Траш полностью

— Никогда не думал, что у нее могут быть любовники, — сказал я, — хотя изредка она меня ласкает.

— Это означает лишь, что она относится к твоему телу несерьезно, — ответил он утешающим тоном. — Нет нужды продолжать, Альберт, я ничего тебе не скажу.

Тут он встал.

— Юджин, довольно Ференца Листа, можешь уйти, — Мим прогнал пианиста, а затем трижды тяжело вздохнул.

— Раз уж ты вынуждаешь меня признаться, я сделаю это, но опущу детали, — продолжил он, как только музыкант удалился. — Я понимаю, что ты, вероятно, желаешь узнать секрет ее необычной молодости по чисто профессиональным причинам, ведь ты — ее посланец…

— Шпион, — поправил я.

Он очень ехидно ухмыльнулся.

Затем, подойдя ко мне и положив обе руки мне на плечи, он заглянул в здоровые белки моих глаз и сказал:

— Она не любит этих юношей — она не любит никого.

Но, дабы сохранить свою молодость, — тут он отвернулся от меня, громко завопив от досады и отвращения, раздражения и злости, вероятно, на мироздание в целом, — эта жуткая тварь откачивает из них сифоном сперму: одну выжимку за другой из этих безупречных образцов молодости, без нежности и интереса к их телам — или душам — холодно и расчетливо, словно хирург, а затем отпускает их, выплачивая огромные суммы, чтобы никогда их больше не увидеть… Разве ты не понимаешь, что эта тварь — враг всего того, что мы зовем любовью? Она — изверг. И как только Господь такую терпит…

Проняв меня до костей, снег начал замораживать мою алабамскую кровь, да и весь организм. Мне оставалось лишь пить черный китайский чай да сидеть, сколько дозволяли приличия, в столовой «Райских кущей», где одним ветреным вечером Аманда Дадделл представила мне не кого иного, как пианиста из «Садов Арктура»: его галоши напоминали сугробы, а на шарфе висели сосульки.

Я так удивился, что даже не предложил ему сесть, и тогда он сам плюхнулся в кресло.

— Вам придется простить меня за то, что я к вам ворвался, — начал он.

— Надеюсь, вы не принесли дурных вестей от Илайджи Траша?

— С Илайджей Трашем ничего не случилось. С ним ведь никогда ничего не случается, правда? Неприятности — у меня, они-то и привели меня прямо сюда, — сказав это, он покачал головой, как китайский фарфоровый болванчик.

— Это мой второй дом после Алабамы, — заговорил я фальцетом. — Сказать Аманде, чтобы принесла вам что-нибудь подкрепиться?..

Она стояла слева от меня и, тотчас достав маленький блокнот и карандаш, стала ждать распоряжений Юджина Велами.

— Наверное, у вас есть мучная запеканка, — сказал он надменно.

Аманда состроила мину, означавшую: нет и не будет в обозримом будущем.

— Ну тогда принесите какой-нибудь из ваших обычных десертов, — велел он ей.

После неловкой паузы, которую я не в силах был прервать, — тем временем он снял пальто, а один из привратников подложил под его промокшие ноги газеты, — Аманда принесла ему манный пудинг с двумя вишенками сверху, и он начал удрученно их теребить.

— Возможно, я должен сразу перейти к делу, мистер Пеггс, ведь я не владею искусством дипломатии, а сердце мое разбито… Вы должны оставить Илайджу Траша. Другого выхода нет. На кону стоит мое личное счастье и психическое здоровье, не говоря уж о хлебе с маслом… — Он так резко отпихнул от себя пудинг, что тарелка угрожающе зависла на краю стола.

— В отеле такое правило: обедающие должны доедать все, что заказали, — обратился я к нему доверительно. — Ни один кусочек или ломтик нельзя отнести обратно на кухню без объяснений, иначе это вызовет весьма щекотливое положение.

Юджин Белами побледнел, как полотно. Теперь, когда я успел его рассмотреть, он оказался и впрямь весьма привлекательным молодым человеком с золотистыми локонами, свежим цветом лица и волевым подбородком, но крохотными губками бантиком, из-за которых он не мог стать Аполлоном. Впрочем, длинные черные ресницы, наверное, помогли ему обрести множество поклонников среди клиентуры особого рода. Его руки шокировали меня своей несхожестью с руками пианиста: короткие, словно обрубки, они выглядели так, будто он перемыл горы посуды в очень горячей мыльной воде.

Пока я изучал его приятную внешность, он жадно проглотил весь манный пудинг и с грохотом швырнул ложку на тарелку.

— Он будет еще? — спросила меня Аманда.

— Будете, Юджин? — сказал я настойчивым уговаривающим тоном.

— Больше ничего. Может, у вас есть чаша с водой?

Мы с Амандой покачали головами.

— Тогда я приведу себя в порядок в вашей комнате, мистер Пеггс, — сказал он.

— Это невозможно, — возразил я, обменявшись взглядом с Амандой Дадделл. — В «Райских кущах» разрешается впускать гостей в номера только по особому разрешению самого Божественного Отца. Но у нас есть чудная приемная, — я махнул рукой в сторону уютной зеленой комнаты с тяжелыми стульями и неярким светом.

— Ничего не поделаешь, — он встал. — Главное — интимная атмосфера, и чтобы никто не подслушивал.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги