* * *Она могла говорить, только не то слово, которое я хотел, чтобы она произнесла.
Я указал на свою бороду:
– Что это?
Она указала на собственное лицо.
– Скажи мне, что это такое.
– Лицо, – ответила она.
– Что это на моем лице?
– Волосы.
– Да, но как они называются?
Она заморгала, загоняя обратно слезы.
Я взял ее за руку, провел ладонью по своему лицу.
– Скажи это, – попросил я.
Она попыталась поцеловать меня, но я отвернулся.
– Пожалуйста, произнеси это слово, – настаивал я. – Я знаю, ты его знаешь.
Я закрыл глаза и представил, что когда я их открою, последние несколько минут окажутся сном.
* * *Но это слово было для нее потеряно. Она больше не знала слова борода. Только волосы на твоем лице. Для нее больше не было лампы , которую она называла светом , и свитера , который она называла толстой рубашкой , и гитары , которую она называла музыкой , и ванны , которую она называла маленьким бассейном , и кровати , которую она называла домой .
Еще двое суток таких потерь – слова день и ночь для нее тоже исчезли, – и я повел ее к врачу. Ей было трудно объяснить ему, что с ней случилось. Она пользовалась словарем ребенка или человека, едва знакомого с новым для него языком. Названий предметов, частей тела и чувств было недостаточно; ей необходимо было описывать их, переопределять их. Как сказать ветер без этого слова? Как сказать дверь ? А головная боль ? А головокружение ? Ты говоришь: то, что шевелит траву и нагибает деревья . Ты говоришь: то, что открывают, чтобы перейти из одной комнаты в другую . Ты указываешь пальцем и говоришь: больно вот тут . Ты говоришь: мир идет кру́гом . Но что, если ты утратишь и слова деревья и трава ? Что, если ты утратишь слова комната и мир ? Ты говоришь: то, что я чувствую на своем лице . Без слова лицо ты говоришь: то, чего я не вижу, меня трогает . Ты говоришь: то, что держит меня снаружи или впускает внутрь . Ты говоришь: здесь болит , и еще говоришь: кажется, что все движется без меня .