Я есть Любовь!

Я не хочу! Я не допущу, чтобы между нами был кто-то третий! Там место только мне, ЕМУ и нашей любви!

– Ну почему «между»? Ты можешь быть снизу. Тебе ведь нравится это?

Я ненавижу… Ненавижу ЕГО за этот цинизм! Я говорю ЕМУ о своей любви! О том, ради чего живу на свете!

– У тебя есть еще танец. Он ведь не зависит от наших отношений? К завтрашнему дню жду от тебя танца девушки полностью. Сегодня буду поздно. Ложись без меня!

Репетиции, бессонные ночи, наполненные болью и бессильной злобой. Снова репетиции. Музыка Стравинского разбивает мое сердце на тысячи осколков. Она разрывает мою измученную душу на кровавые куски. Она живет во мне, и я слышу ее постоянно.

Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожи! Дрожи всем телом! Дрожи! Нет… все не то. Броня… Мне нужна Бронислава! Но она не сможет выступать, потому что ждет ребенка. Как мне объяснить Иде, что я хочу от нее? Раз, два, три… Стоп! Это транс! Это полное отсутствие чувств! Только рваное дыхание и дико бьющееся сердце! Дрожи! Дрожи всем телом! Слушай ритм!

– Это невозможно, Вацлав, – Ида устало падает на пол. – Тут нет ритма. Это какая-то какофония. И эти вывернутые стопы! Плечи наверх! Как ты это все представляешь?

Ты просто не понимаешь этой музыки и моего танца! Уйди! Я сам покажу, как нужно это исполнять!

Я встаю посреди класса, киваю аккомпаниатору, и музыка поглощает меня. Мое тело становится мягким и податливым. Его гнет и ломает в разные стороны. Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре, пять! Дрожь… дрожь начинается от коленей и заканчивается где-то в голове. Все! Еще одна конвульсия и…

– А почему Ида рыдает? – ОН стоит у входа в танцкласс и хмурит брови.

Она бездарность! Она не слышит музыки! Она не чувствует ритма! Она не видит образа!

– Кто дал тебе право кричать на моих артистов? – я замираю и удивленно смотрю на НЕГО. ЕГО голос подобен грому. А глаза… Они черные от гнева. – Поди к себе и остынь! И более не смей играть тут Бога!

Я слышу, как вокруг меня шушукаются. Этот шепот ползет за мной клубком змей.

– Тут один Бог, и это Дягилев!

– Он попал в немилость к Дягилеву!

– Он не оправдал надежд Дягилева как балетмейстер!

– Он надоел Дягилеву как любовник!

За что ОН так со мной? Чем я это заслужил? Тем, что зрители освистали «Весну священную»? Тем, что век танцора короток и я почти подошел к его пределу? Тем, что я так безумно и страстно люблю ЕГО?

– Я договорился о гастролях. Ты едешь в Америку, – ОН расчесывает маленькой расческой свои усики. На ней остаются черные полосы от помады. ОН снова идет к нему… к этому мальчишке! ОН будет целовать его, а на его губах будут оставаться черные полосы от помады. Я громко смеюсь, когда представляю такое.

– Что? Успокоился? И прекрати эту истерику! Кто ты такой, чтобы насмехаться надо мной. Да, совсем забыл, – ОН оборачивается уже перед самой дверью и добавляет: – Я не еду с тобой. Путешествие на корабле через океан, а ты знаешь, я суеверен и цыганка мне нагадала, что я умру на воде. Так что… Ты едешь один.

ОН просто бросает меня! Эти разговоры о цыганке и о смерти на воде – только отговорка! Он заходил со мной в воду там, в жаркой Греции. Он не боялся, потому, что был моим. Потому что ЕГО защищала моя любовь. Теперь ее нет… и ЕГО уже ничто не защитит.

========== Глава 22 ==========

Я стараюсь не думать о НЕМ, но в том месте моей души, где раньше был ОН, теперь, истекая кровью, в муках умирает любовь. Мне больно, и перед моими глазами постоянно встает грязная картина. ОН на молодом мальчике. ЕГО губы кривятся в улыбке, а по лбу течет пот вперемешку с черной помадой для волос.

– Bonjour! Ne te d'erange pas? Vous ne vous souvenez pas de moi?*

Нежный женский голос отвлекает меня от мрачных мыслей, и грязная картина исчезает. Я не знаю французского и не понимаю, что говорит мне этот ангел, спустившийся откуда-то с неба.

– L'ange?** – она смеется, и мне этот смех нравится. Я тоже начинаю смеяться ей в ответ.

– Моя подруга спрашивает, не помните ли вы ее, – мы не можем разговаривать. Она не знает русского, а я так и не выучил французский. Нам приходит на помощь ее знакомая. Я отвечаю ей, что не помню, чтобы нас представляли.

– Странно. Вам представляли ее не один раз, – переводит подруга речь моего ангела.

– Romola, – ангел чуть приседает и протягивает мне ручку в белой перчатке.

А я…

– Ромола прекрасно знает, кто вы. Она надеется, что завтра вы снова не забудете ее.

Как я вообще мог забыть такое милое существо? Ее улыбка. Ее грация. Изящество, с которым она держит в руке зонтик от солнца. Ее губы, мягко прихватывающие край бокала; и я млею от света этих огромных карих глаз.

– Ромола говорит, что вы, видимо, были несвободны и поэтому ее не замечали?

Я был… Я был не свободен. Я…

– Вы были так увлечены танцем, что не замечали ничего вокруг, – эта фраза помогает мне обойти трудную тему.

Да, я был полностью погружен в танец и не обращал внимания на кордебалет. Я вообще не люблю рассматривать артисток. Многие юные танцоры любят это делать, но я не такой. Это неприлично. И волочиться за девушками из кордебалета неприлично.