Я буду рядом

Вкладывая свое письмо в дневник, он заметил между страницами множество других писем. Все они висели на стенах в пустом доме бабушки Миру. Письма она написала нам, но так и не отправила. Эти письма я одно за другим вкладывала в пустые страницы ее дневника. На одной странице, которую он открыл, лежала открытка, а не письмо. Она предназначалась профессору Юну. Одинокий выцветший листок был приклеен к обратной стороне открытки, и его очертания проступали сквозь бумагу. Мен Сё смотрел на почерк Миру.

– Тебе не надо их читать, – сказала я.

Он перевел вопросительный взгляд на меня.

– Она так и не отправила нам все эти письма.

Я долго думала, прежде чем вложить открытки и письма, написанные Миру в том доме, в ее дневник. Поначалу мне казалось правильным отдать Мен Сё письма, которые она писала ему, а профессору Юну – предназначенные для него. Не говоря уж о том, что мне следовало прочесть письма, адресованные мне. Но она так и не отправила их нам. И теперь уже никак нельзя было узнать, хотела ли Миру, чтобы мы прочитали ее послания. Коробка, отданная мне матерью Миру, целый месяц простояла на моем столе. Время от времени я ласково касалась рукой писем, адресованных Мен Сё, мне, профессору Юну. А затем, как-то поздно ночью, я решила вложить их в дневник, который Миру везде носила с собой. Я наклеила письма на пустые страницы. После этого я решила отнести ее дневник в кабинет профессора Юна, где хранится коллекция книг писателей, умерших совсем молодыми, еще до тридцати трех лет. Листая страницы с приклеенными к ним письмами, я с трудом сдерживалась, чтобы не прочитать их. Ее строчки проносились у меня перед глазами, словно смерч. Она написала что-то о том, как сажать клубни картофеля. В письмах мне мелькало имя Дэн. Забываясь, я начинала читать, но тут же изо всех сил зажмуривала глаза и торопливо наклеивала письмо на страницу. Но слова «мне очень жаль», «я не сдержала обещание» все равно упрямо проступали на бумаге, и я волей-неволей читала отрывки воспоминаний о тех днях, когда мы вместе гуляли по городу. В одном письме, начинавшемся словами: «Дорогой Мен Сё!», она, судя по всему, вспоминала, как когда-то в детстве они катались на санках и упали в реку. Мне попадались на глаза строчки, которые Миру переписала из прочитанных когда-то книг: «Его каждодневная жизнь была сплошным страданием человека, который любит сокровенное, и писательство стало для него своеобразной мольбой о спасении», – Кафка. «Брось холодный взгляд / На жизнь, на смерть / Всадник, мимо проезжай!» – Йейтс. «Жил, писал, любил», – Стендаль. На одной открытке я увидела стихотворение Жюля Супервьеля[21]:

В плену трех стен и двух дверей
Ты никогда не вспоминаешь обо мне.
Но ни камень, ни жар, ни холод,
Ни даже ты, меня не остановят,
И я продолжу вновь воссоздавать твой образ
В глубине своей души,
Как времена года меняют леса
На поверхности земли.

А в одном из писем она, похоже, за что-то извинялась перед профессором Юном.

Без единого слова он спокойно положил свое прощальное письмо к Миру в ее дневник. Я закрыла обложку, перевернула корешком назад и поставила на полку к другим книгам. Он протянул руку и погладил дневник. Мы еще некоторое время смотрели на дневник Миру, нашедший свое место среди других книг.

Он положил руку в карман. Я тоже положила руку в карман. Он поднял левую руку и почесал голову. Я тоже подняла левую руку и почесала голову. Он взглянул на пол и дважды топнул ногой. Я уставилась в пол и дважды топнула ногой. Наконец, он взглянул на меня:

– Зачем ты меня передразниваешь?

– Чтобы рассмешить тебя!

Но он не рассмеялся, а продолжал пристально смотреть на меня.

– Чон Юн!

– Что?

– Не старайся.

– Нет, мы должны постараться.

Он повернулся спиной к книжной полке. Я тоже отвернулась от полок.

– Давай жить вместе.

Мои слова некоторое время бродили среди книжных полок, а затем эхом вернулись обратно ко мне. Он ничего не ответил.