Я, Богдан (Исповедь во славе)

Я расхохотался. Пани Раина хотела быть благословенной после того, как не удалось стать грешной. Участь всех нечестивцев.

- Я буду ограждать ее честь. Останется здесь присматривать за гетманским домом. И за Субботовом, - не сдержал своей мстительности.

Но Матронка больше не защищала пани Раину. Молча прижималась ко мне, обвивала меня чарами, вовсе ей не присущими, даже во мне пробудилась ревность и подозрения, которые не знал, чем и заглушить. Попытался отстранить ее от себя и не мог. Это податливое молодое тело было сильнее меня, моего гнева и моего раздражения.

Сладкая дрожь плоти. Грудь вылущивается из одежды, как ядро из ореха. Смятая ночь - и все смято.

На рассвете мы отправились на Переяслав, и пани Раина была с нами. Я согласился на это без уговоров, без слов и мольбы. Жаль говорить!

Заря была холодная. Мы погрузились в сизый мороз, и его молчаливая неистовость забавляла меня.

30

Впервые ехал я с Матроной. Это был не военный поход, в который казаку жену брать негоже, а простой переезд с одной стороны Днепра на другую, от одного города до другого. Переяслав объединял нас с Матронкой далеким воспоминанием, она возвращалась в свое детство, я - в давнюю растревоженность и в гетманское беспокойство.

Пока мы были бессильными и угнетенными, никто нас не знал, теперь же, когда поднялись в силе, потянулись к нам отовсюду цепкие руки, ненасытные взгляды, разгорались нечистые страсти. Так что же лучше - сила или бессилие?

В Переяслав со всех сторон съезжались послы, где-то там мой есаул Иванец Брюховецкий вместе с Чарнотой устроили их так, чтобы самых значительных принять на улице Шевской, где в доме Сомка должен был остановиться я, а остальных поместили кого дальше, кого ближе, - в своем доме уже мы теперь распоряжались!

Приветствовали меня соседние земли, почтение приносили отовсюду, из самых отдаленных стран могущественные властелины, сопутствовала мне слава всех достоинств и всемерного счастья. Но нет покоя и на самой высокой ступени блаженства, а если бы и был, то слишком краток, как тишина, которая всегда предвещает бурю.

Может, только и отпущено было в ту зиму беззаботного счастья в этом переходе через Днепр, когда рядом Матрешка, и речь спокойная и чувства неомраченные. Ехала рядом со мною всю дорогу верхом, в сани к пани Раине садиться не хотела, была наконец настоящей гетманшей и моим ангелом-хранителем, а еще - моей ученицей и хранительницей дум. Не боялся обвинения в изнеженности, ибо разве же не бывает так, что и некоторые копья во время битвы стоят вбитыми в землю и не пронзают вражеских тел. Песни звенели на походе, смех и возгласы, а затем долго скакали мы в молчании, только тяжкий топот конский да стаи напуганных зимних птиц над нами; потом заводил я с Матронкой речь о достоинствах, которые помогают укрощать порывы сердца, ибо, как говорил еще преосвященный Винцент Кадлубек, доблестного мужа украшает не только сила телесная, но и безупречность духа.

Матронка со смехом допытывалась, не намекаю ли я, говоря о безупречности духа, на ее детские приключения нецеломудренные с переяславскими лавочниками, я же испуганно отмахивался руками, словно бы отгоняя злых духов прошлого, и снова переводил речь на хрониста из древних веков, угощал свою гетманшу его дикой латынью, в которой смертельный грех простого и понятного языка обойден был старательно и последовательно. Разве же это не обо мне и моей жене сказано было: "Очень удивительна в муже храбром не только незамутненная терпеливость, но также и особая сметливость, когда он удары причиненной кривды не только спокойно переносит, но даже с благодарностью прощает, живо делает невинными, внимательностью вознаграждает и дарами осыпает. Но откуда же взялись эти дочери всяческих добродетелей (их целый сонм!), которые, какой бы долг ни исполняли, что бы ни делали, все относят к смышлености? К примеру, терпеливость, которая является дочерью мужества, три чести носит в одном и том же мешке: честь слабости, честь труда, честь обвинений или кривд. Увидев расторопность, спрашиваешь: что несешь, дочь? На это она, сгибаясь под тяжестью: поторопись, мать, сними тяжесть с обессиленной, сестра твоя отвага велела к тебе тяжесть принести. На это расторопность сказала: знаю моей сестры сладости, знаю привычные дары, велит, чтобы мы ей служили, о терпеливость, будем терпеть вместе. Потому подержи немного, сделаю, чего просит.

Суровые глыбы кладет в печь желаний, дует, готовит, пробует, раскладывает на части и дивным искусством создает украшения".

- Неужели мне все это непременно надо понимать? - испугалась Матронка. - Для жены такое непосильно.

- Оставим это мужам натруженным, - охотно согласился я с ее нежеланием ломать голову над словами пана Винцента.

Однако слишком легкая победа не удовлетворила Матронку.

- Тогда что же остается женам? - спросила она.

- Жены либо ведут благочестивую жизнь, либо изменяют своим мужьям.

- Что же выпадает на мою долю?

- Благочестивость, дитя мое, ибо ты гетманша, тебя видит весь мир.

- А если захочу изменить?