Вот так поговорили, и визирек этот сделал все как следует, уступил. Отправили уже меня не одного, а с послом своим Осман-чаушем, привез он тебе фирман султанский и подарки от султана и от султанской матери.
- Бекташ-агу видел?
- Не видел, а письмо от него к тебе есть у Осман-чауша.
- Завтра станешь у меня с послом султанским, - сказал я Джелалию.
Выговский осторожно подсказал, что надлежало бы раньше дождаться королевских комиссаров.
- Вряд ли нужно кого-нибудь принимать раньше комиссаров... - выставил он над столом ладони, как апостол на тайной вечере.
- К дьяволу! - крикнул Чарнота. - Что нам эти комиссары!
- Мы королевские подданные, - смиренно напомнил пан Иван.
- А может, это король наш подданный? - ударил кулаком по столу Чарнота. - Разве не наш гетман поставил королем Яна Казимира? Я и Замостье не захотел брать ради этого!
Теперь уже смеялись все, вспоминая, как Чарнота "не захотел" брать Замостье.
- Молись богу, что хоть сидеть уже за столом можешь, - крикнул ему Вешняк.
- Вир инкомпарабилис, - покичился своим знанием латинского Тетеря, обращаясь к своему тоже эдукованному соседу Матвею Гладкому.
Чарнота на слова Вешняка не откликнулся, а латынь Тетери задела его за живое.
- Ты себе верь или не верь, - презрительно кинул он Тетере, - мне лишь бы гетман мой верил, вот как!
- Всегда ли они такие? - шепотом спросила меня Матронка.
- А какими же хотела их видеть? Жалуются, возмущаются, гневаются, плачут, мучаются, проклинают, угрожают и обвиняют друг друга и весь мир, а гетман за всех должен просить, требовать, оправдываться, объяснять. А потом все просят: помоги. Помоги одолеть врагов и собственную слабость, помоги жить, помоги умереть, помоги перейти в вечность.
- Мне страшно, - прошептала еще тише она.
- Чего тебе страшно, дитя мое? Испугалась этих воинов? Да ведь они как дети - добрые душой, чистые сердцем, а благородством никто в мире с ними не сравнится.
- Страшно возле тебя, - сказала она.
- Как это? Что молвишь? Или я не сумею защитить тебя от всех бед?
Может, это Переяслав так подействовал на Матронку? Вспомнила свое сиротство и все вспомнила, не спасала от воспоминаний и пани Раина, которая сидела поблизости от нас и играла глазами на моих полковников, не спасал ее даже я в своей славе и всемогуществе. Чем тут поможешь?
Я встал из-за стола, протянул кубок, чтобы джура наполнил его, пригласил товарищество:
- Панове братья! Пили уже и за мое здоровье, и за здоровье гетманши Матрегны, и за все добро и богатство для всех нас. Но еще раз прошу вас выпить за гетманшу нашу Матрегну, чтобы ей хорошо было среди нас, а мы с нею будем как один, ибо она теперь дочь и мать наша! Слава!
Я поцеловал Матронку, прежде чем выпить, подняв ее на одной руке, легонькую девчонку, счастье мое и радость наибольшую. Поцеловал ее в чело, и оно было холодное, как лед. Чело - монастырь, стан - молодой тополь, волосы - дождь, ладони - снег, уста - смех, глаза - плач, так дивно была она создана - на радость мою или на горе?
Старшины же мои шли к Матронке, как на богомолье. По нашему древнему обычаю несли дары. Нечай клонил свою негнущуюся шею и клал к ногам гетманши целые вороха драгоценностей. За ним шел Богун, светя своими умными глазами. Потом левобережные полковники подошли с поздравлением и подарками. Джелалий бросил на гору своих подарков даже подшитый соболями кафтан, полученный им от султана, еще и запел, пританцовывая:
Коли б не тая горiлица, не тая мокруха,
Не так хутко я збавився б вiд свого кожуха...
Я обнял и поцеловал Филона, задержал его возле себя, хотел сказать Матронке, что это за человек и какой человек, но только развел беспомощно руками. А тут уже подходил Чарнота, сверкая своими черными глазами, вел за собою десяток молодых пахолков, которые на вытянутых руках несли подарки, припевал, как Джелалий:
Мене дiвки пiдпоїли,
Жупан менi пiдкроїли..
- Успокоилось ли твое сердце? - тихо спросил я Матронку.
- Не знаю. Ничего не знаю, - промолвила она.
Боялась чего-то неизвестного мне, и тут я был бессилен со всей своей гетманской властью, потому как и наивысшая власть, доходя до души человеческой, становится беспомощной.
- Со мной ничего не бойся, - сказал я Матронке с несвойственной мне самоуверенностью.
- А без тебя?
- Не будешь без меня никогда.
Не нужно было говорить этих слов, но уже сказал и махнул товариществу своему дорогому, чтобы запевали песню. Может, хотя бы снова те же "Бережечки" или же "У гаю, гаю, чабан вiвцi зганяє". Еще в "Роксолании" Клёновского рассказывается об этой нашей старинной песне, как летит на белом коне чабан к дивчине, которая его причаровала. Прилетел и я на белом коне к своей любови.
Надолго ли? И возможна ли любовь на тех вершинах, на которых я оказался? Хотел, чтобы была там любовь, а то как же иначе?