Я, Богдан (Исповедь во славе)

Я слушал и не слушал глупые россказни Демка. Гнал коня. Был теперь как тот чабан из песни, который, будучи привороженным чарами дивчины, прилетел к ней на белом коне. Летел на белом коне в Чигирин, навстречу своей печали. Теперь дорога была каждая минута, ибо чем дольше я не буду приезжать, тем больше она будет озабочена, встревожена, измучена долгим ожиданием, а хотел видеть ее веселой, озаренной, в безгранично щедрой радости.

В знак приветствия били из пушек, разрывали воздух тугой стрельбой, а у меня разрывалось сердце от нетерпения, звонили колокола чигиринские на радость гетману, а во мне звенел голос Матронки, который я должен был вскоре услышать.

Она одна встречала меня! Не было никого, пани Раина исчезла, как злой дух, никто не решался соваться во двор гетманского дома, пустыня была бы страшной, если бы не стояла на резном крыльце в ожидании меня она сама! В кунтуше, крытом жарким бархатом, талия и рукава в обтяжку, воротник широкий, лежащий, откидные отвороты на высокой груди, высокие обшлага на рукавах, кунтуш на груди открытый, только в талии схваченный золотой застежкой, подпушка, как и надлежало жене гетманской, положена из мехов не малоценных, а соболиная пластинчатая, и шапка на Матроне тоже соболиная, и стояла не на голых досках и не на казацкой дерюжке, а на дорогом персидском ковре, светила навстречу мне своими серыми глазами уже не пугливо, как это было раньше, а как-то словно бы хищно - она или не она?

Но когда я выскочил из седла и, пошатываясь, побежал к крыльцу, выставила вперед тонкие руки, испуганно сверкнула глазами, застонала-заплакала: "Нет! Нет! Нет!" Она! Гетманша! Сграбастал ее в объятия, готов был задушить и уничтожить и сам готов был уничтожиться вот здесь, ведь зачем же мне жить более? Потом оттолкнул ее от себя, не отпуская из рук, заглянул в глаза, в самую глубину, хотел спросить, ждала ли, но не мог вымолвить ни слова, только потом выдавил из себя вовсе не то, что хотелось:

- Где была?

- Где же мне быть? В Чигирине!

- Тогда, когда я искал тебя! - закричал я. - Летом! Когда спряталась! Когда вы со своей матерью...

- Разве ты искал меня? - сказала она спокойно. - Ты приехал и уехал.

- Что же я должен был делать? Перевернуть всю Украину ради тебя?

- Зачем всю Украину? Разве я так далеко была?

- Где же ты была? - не закричал, а застонал я, как будто от этого стало бы мне легче.

- В Субботове.

- В Су... - я посмотрел на нее ошеломленно. - Как могла ты там быть? Кто тебя туда? Там же все уничтожено.

- Сам сказал Захарке Сабиленко отстроить. Он и сделал. И отвез туда меня.

- Захарка? Шинкарь некрещеный?

- Считал, что ты прежде всего захочешь посмотреть на свой Субботов. И уговорил меня туда поехать. Я ждала тебя там.

Ждала в Субботове! Как я мог забыть про свой Субботов? Как я не подумал, не почувствовал, что она ждет меня?

Я склонил перед нею голову.

- Прости меня, Матронка.

- Ты обидел мать.

- Виновен и перед ней.

- Она хочет теперь сыграть нашу свадьбу.

- Свадьбу? Когда все утопает в крови? Была уже наша свадьба здесь разве забыла? Желтые Воды наша свадьба, и Корсунь, и Пилявцы, и Львов, и Замостье! Мало - так еще будет! Поедем в Переяслав. Там соберется вся старшина Войска Запорожского, поставлю тебя перед нею, назову гетманшей. Мало тебе?

Она молчала.

- Пригласишь меня в хату или как? - спросил я.

Она отступила от дверей, но я не пошел впереди нее, взял Матрону за руку, повел с собою, в светлице сорвал с нее кунтуш соболиный, снова оттолкнул от себя, смотрел и не мог насмотреться. Была в саяне из серебряной в золоте травчатой объяри, обшитой немецким кружевом с городами, к саяну босторг жаркий в золотых травах с кружевом в серебре и золоте. Ждала своего гетмана, ждала!

У меня задрожали ноздри.

- Стала бы ты передо мною где-нибудь там в снегах, когда я ехал, - я растопил бы все снега! - сказал ей шепотом.

И тут холодной тенью возникла между нами пани Раина.

Я поклонился своей шляхетной теще, проклиная ее в душе и с отвращением думая о том, как придется извиняться перед нею за свое грубиянство тогда, в июне. К счастью, она не дала мне промолвить ни слова, змеино поиграла своими тонкими устами, потом известила:

- Там гонцы к пану гетману.

- Что за гонцы неурочные? - недоброжелательно взглянул я на пани Раину.

Ни любви, ни дружбы. Враги до самой смерти, и тут уж ничего не поделаешь.

- Гонцы от панов королевских комиссаров, - мстительно улыбнулась пани Раина и упорно стояла, не уходила из светлицы, не оставляла нас наедине с Матронкой, ждала, чтобы я возвратился к своим гетманским обязанностям, тем более что речь шла о милых ее сердцу панах комиссарах.

Я пошел к гонцам, и помост прогибался под моей тяжелой походкой, содрогались стены, жалобно звенела серебряная посуда в креденсах, все содрогалось испуганно, только пани Раина стояла неподвижно и вела меня своим змеиным взглядом, как по шнурку.