И все же…

Вспомним, как сталинизм именовал себя «великим экспериментом» над человеческой природой, а фашисты любили говорить, что вырезали опухоли общества и искореняли «бациллы», вызвавшие болезнь (еще одна откровенная формулировка) «политического тела». Даже наши метафоры исцеления можно извратить в страшную противоположность. И так ли невероятно, что старейшая и одновременно новейшая форма тоталитаризма — религиозное помешательство — заразила врачей?

«Слэйт», 9 июля 2007 г.

Эдмунд Уилсон — литературный компаньон [164]

В великолепно отточенных мемуарах об Александре Вулкотте[165], вышедших в 1943 году и написанных, чтобы защитить этого великого критика от невеликодушного автора некролога, Эдмунду Уилсону удалось то, что он сам назвал наброском пленительного портрета человека и эпохи — эпохи, когда родители обоих писателей были связаны с фурьеристской социалистической общиной в Ред Банке, штат Нью-Джерси. Воспоминания о Вулкотте-театрале вперебивку с размышлениями о тайнах американских левых, сливаясь воедино, дают точный абрис и милый образ времени — это высший пилотаж журналистики. Однако меня задел и запомнился эпизод тридцатых годов, когда прямо с трудового фронта, где Уилсон делал репортажи для «Нью рипаблик», его пригласили зайти к Вулкотту в Саттон-Плейс:

«Не успел я зайти в комнату, как он, не здороваясь, воскликнул: „Ты очень располнел!“ Мне подумалось, что таким образом он пытался с порога упредить мой возможный ужас от его напоминающей пудинг округлости, троекратно увеличившейся с нашей последней встречи».

Этот и другие аспекты того вечера однозначно демонстрируют, что Уилсон понимал, почему личность Вулкотта привлекала далеко не каждого. Однако упреждающий удар в вопросе обхвата талии также заставил меня осознать, что были времена, когда Эдмунд Уилсон был худ.

Это абсолютно не вяжется с образом, обычно всплывающим перед моим мысленным взором. Проза Уилсона, если и не округлая, то на удивление солидная. Страницы этого основательного и внушительного собрания сочинений издательства «Лайбрари оф Америка» невозможно перелистывать без ощущения массивности, веса и значительности. Он был человеком, который, как говаривали прежде, предмет «проштудировал». На современный и вульгарный лад это звучит так: такой-то читает книгу, «поэтому тебе это не нужно». Уилсон же предполагал у читателей наличие определенных знаний, раскрывал аллюзии, проводил сопоставления и видел свой долг в том, чтобы помочь им заполнить пробелы в образовании. Он был самоучкой и, кажется, надеялся пробудить желание к самообразованию в других.

Прекрасный пример Уилсона как своеобразного со-читателя, наставника и литературного советчика дает ряд его исследований, посвященных «Поминкам по Финнегану». В эссе из сборника «Рана и лук», озаглавленном «Сон Х. Ч. Эрвиккера», он проводит свою аудиторию через необыкновенно запутанную и непроницаемую дремотную жизнь храпящего трактирщика со страниц романа Джеймса Джойса. Он дает опоры, а также увещевает и наставляет, фактически говоря читателю, что в книге встретятся пассажи чрезвычайной трудности и сложности (и просто длинноты), но одновременно убеждая, что усилия окажутся полезны и оправданы. Есть и подстрочные примечания с отсылками к сборнику опубликованных в парижском журнале «Транзишн» статей, помогающие найти «ключ». Даны научные ссылки на 3-ю главу 3-й части книги «Литературный ум» Макса Истмена, заглянув в которую понимаешь пугающие амбиции Джойса: желание, чтобы его читатели посвятили всю жизнь изучению его работы. Уилсон и сам, словно бы набираясь смелости принять этот вызов, пишет: