И все же…

Британский кабинет, с виду главный союзник Америки в холодной войне, Венгрию никогда даже не обсуждал. Именно это эгоцентричное безразличие, возможно, более всего и придало остроты масштабной кампании против Суэцкой авантюры, развернутой Эньюрином Бивеном, министром иностранных дел в теневом лейбористском кабинете. Этот самый красноречивый из сторонников демократического социализма оратор заявил, что Иден не только вышел за рамки международного права и лгал о сговоре с Францией и Израилем, но и усугубил изоляцию и страдания венгров как раз тогда, когда друзья им требовались больше всего. В определенном смысле это было звездным часом левых в холодной войне и означало, что десятки тысяч людей, покинувших в том октябре ряды коммунистических партий, ощутили, что им есть куда пойти. В то же время в полном провале Организации Объединенных Наций, оказавшейся неспособной даже своевременно прокомментировать происходящее в Будапеште, нельзя обвинять исключительно совместное решение Генри Кэбота Лоджа, Эйзенхауэра и Даллеса о преуменьшении значения проблемы. Однажды Бивен сказал: «Хуже слов о „правоте или неправоте моей страны“ только слова о „правоте или неправоте Организации Объединенных Наций“». И это далеко не единственный урок, который мы усвоили за прошедшие полвека.

«Атланик», декабрь 2006 г.

Клайв Джеймс — всеядное существо [159]

Открыв эту книгу, которая вопреки подзаголовку представляет собой сборник кратких биографических очерков, обещающий пеструю и разнообразную солянку из недолгих жизней и долгих реноме, я почти тотчас резко ее захлопнул, прочтя, как Клайв Джеймс благодарит редактора, который не дал ему спутать Луи Маля и Милоша Формана и спас от «показательного случая досадного феномена, именуемого в клинической психологии мальформацией Маля — Формана». К лицу ли человеку, берущемуся за подобный проект, так льстить и прогибаться?

Впрочем, шутка эта, какая ни есть, возможно, была на мой счет. Клайву Джеймсу прекрасно известно о колоссальной путанице и неуверенности в том, где какой Манн, или различиях между, скажем, Франкфуртской школой и Венским кружком, и отчасти ему хотелось показать — в итоге вполне убедительно, сколько времени потребовалось ему самому, чтобы минимально во всем этом разобраться. Для появления всеядного животного потребна определенная эволюция. Однажды я услышал, как в разговоре с Умберто Эко Сьюзен Зонтаг назвала эрудита «человеком, интересующимся всем и ничем в особенности». Подобное, возможно, несколько режущее слух и самодовольное определение тем не менее свидетельствует о том, что эрудиту — или всеядному существу — надлежит учиться быть избирательным.

Хотя при выборе героев Джеймс действует с размахом — от Коко Шанель до Чеслава Милоша, — он не очень посвящает нас в свой принцип отбора. Возможно, этот принцип сродни тому, который применял Исайя Берлин или редакторы старого «Партизан ревью». Чтобы заслужить его восхищение, надо на время проверки явить приверженность либеральным принципам. А для порицания сморозить такую чудовищную нелепицу, чтобы (перефразируя Оруэлла) повестись на нее мог лишь интеллектуал. Поэтому большинство кандидатов позаимствованы из тощей галереи XX века с сильным упором на его жуткую середину: кровожадные годы, когда, как выражается Джеймс в статье о Манесе Шпербере, «столкнулись лавины Европы». И даже те немногие, кого, как Гегеля и Пруста, миновала участь испить чашу сего приговора благодаря раннему рождению, представлены в отблеске его ретроспективы. Единственно возможным эпиграфом ко всей книге можно поставить слова итальянского прокурора Вирджинио Роньони, который без излишних карательных мер вел дело «Красных бригад» в 80-е годы: «Сколь бы ни была больна демократическая система, терроризм ее не исцеляет, а убивает. Демократия исцеляется лишь демократией».

Подобного рода банальность вряд ли привлечет массу интеллектуалов. В действительности она навевает скуку и отвращение столь многим из них, что они предпочитают трескучие оправдания насилия. А потому намерения Джеймса можно описать и как попытку апологии скучного и показа того, насколько жизнеспособны и красивы были разумные формулировки Раймона Арона в сравнении со всеохватными разглагольствованиями Жан-Поль Сартра, сбивающими с толку. Дело может показаться пустяковым — много ли надо отваги для защиты жизненно важного центра? — однако Джеймс при этом всячески стремится избежать центристских клише и максимально печется о стиле.

В статье «Как следует и как не следует писать о Ленине» Аласдер Макинтайр заявил, что один из самых непростительных исторических грехов — всепрощенчество. Не желая или не в силах представить себе ситуацию в 1905 или 1917 году, лучше придерживать свои наивные рассуждения при себе.