И все же…

В целом Джеймс с задачей справился. Он понимает, почему Эрнст Юнгер, будучи немецким националистом, симпатизировал Гитлеру, а следовательно, видит, где Юнгер ошибался. Допускает, что харизма у Фиделя Кастро была, да сплыла. Не просто утверждает, что Лешек Колаковский оказался во многом прав в отношении Польши и коммунизма, но и пишет относительно его «Основных направлений марксизма»:

«[Крючок протягивается] от жизни самого Маркса до тех решающих лет после смерти Сталина, когда наваждение, подрастерявшее энергию после вычета своей кошмарной составляющей, уже демонстрирует признаки угасания, по меньшей мере в Европе».

Предложение ударное, особенно вторая часть, а заключительная часть о Европе (возможно, достаточно неуклюже притачанная) показывает, что Джеймс вернулся к aperçu[160] и подумал о нем в свете событий в Чили и Южной Африке.

Джеймс умеет найти и выделить броскую фразу. Наблюдение Альбера Камю из «Бунтующего человека» о «тиранах, произносящих монологи над миллионом одиночек» позволяет ему уместно поразмышлять о роли отчаянной скуки в аппарате тоталитаризма. Отдельные миниатюрные портреты фактически служат поводом для ремарок. Генрих Гейне дает возможность поговорить об ужасающем росте культа звезд. В рассказ об Уильяме Хэзлитте вкраплен отличный отрывок о важности (и редкости) великодушия литературных соперников с уместным упоминанием Одена и Йейтса. Размышление о Георге Кристофе Лихтенберге переходит в рассуждение о разочарованиях современной порнографии. А очерк, посвященный Ивлину Во, — в научное исследование об употреблении обособленных обстоятельств[161] (в том числе и Энтони Поуэллом).

Есть случайные повторы: Джеймс (чей отец, австралиец, погиб в войне на Тихом океане) трижды нападает на Гора Видала за убежденность в том, что Франклин Рузвельт намеренно спровоцировал Перл-Харбор, однако, говоря попутно о современных японских правых, называет их не как принято «ревизионистами», а куда лучше — «рецидивистами». Есть и курьезы: Джеймс упрекает Беатрис Поттер за сокрытие в «Повести о поросенке Блэнде» страшной правды о беконе, хотя любому школьнику известна воистину инфернальная безжалостность писательницы к человеку и другим хищникам, особенно в «Повести о мистере Тоде» и «Кролике Питере». Вспоминается острота Г. Л. Менкена: «Ангел-хранитель над его лбом не дает просочиться трюмным водам сознания из тайных дневников на публичную страницу». (В данном случае вполне простительно было бы слово «обычно».)

Стараясь воздать должное этой антологии, я рискую представить ее эклектичнее, чем она есть. Спроси Джеймса, где и когда ему хотелось родиться, он выбрал бы Центральную Европу первой трети XX века — безвозвратно канувшую вселенную богемных философских кафе, еврейских ученых и художников. Среди них Петер Альтенберг и Карл Краус, которым он завидует, ни на секунду, впрочем, не переставая задаваться вопросом (что должно и каждому из нас), а как бы с приходом нацистов повел бы себя сам. Еще один его золотой стандарт — русская и французская литературная оппозиция, приправленная горсточкой таких, как Робер Бразийак, чьи таланты привели их к неразрывной связи с хозяевами положения.

Объединяющий принцип сборника — феминизм. Он значим для Джеймса и сам по себе, и в качестве правомерной антитезы и отрицания идеологического мышления, ибо, «не признаваемый ни одной идеологией, феминизм взыскует беспристрастного суда». Джеймс прославляет и оплакивает участь Анны Ахматовой и Надежды Мандельштам — не пишет, к моему сожалению, о Розе Люксембург — и вызывает из забвения таких менее известных героинь, как Геда Ковали, Рикарда Хух и безупречную красу немецкой антифашистской подпольной группы «Белая роза» Софи Шолль. Книга посвящена и памяти Шолль, и ныне живущим Айаан Али Хирси, Аун Сан Су Чжи и Ингрид Бетанкур. Мужчины, плохо обращавшиеся, эксплуатировавшие или недостаточно ценившие женщин, неизменно удостаиваются рыцарственной порки, особенно несладко и по заслугам достается тут Райнеру Мария Рильке. И Джеймс явственно дает нам понять, насколько его исторические примеры современны и актуальны в свете наблюдаемых нами издевательств над женщинами, творимых нынешним исламистским тоталитаризмом.

Одно из привлекательнейших достоинств Джеймса-критика состоит в том, что он, кажется, и в самом деле любит хвалить людей. (Ранний сборник его стихов даже назывался «Письма поклонника».) Однако в своей щедрости он порой берет через край, а потому неубедителен: уместно ли так писать о Камю: «Боги пролили на него дождь успеха, но тот намочил лишь его плащ, но не его самого»? Или о Флобере: «Он искал в далеком прошлом, и поглядите! Нашел новый рассвет»?