И все же…

Сам нередко давая телеинтервью, я постепенно начал замечать немногочисленные неписаные правила игры. Большинство интервьюеров знают, что, желая прорекламировать свою книгу или донести свою точку зрения или попросту во избежание получения волчьего билета на телевидении, вы будете активно участвовать в их шоу. Поэтому Чарли Роуз, к примеру, знает, что вам не захочется молчать, когда он начнет передачу, очень уверенно произнося: «Ваша книга. Почему именно сегодня?» (или гораздо больше слов в той же связи). Как и Сэм Доналдсон, тот же Ларри Кинг мастер задавать милые якобы вопросы. («Итак, вы немало преуспели. Права на фильм — отлично. Женитьба на малышке, которую все обожают. Тут вы — хозяин положения. Что с этим?») Вскоре вы начинаете замечать, что напряжение снижается при появлении заставки телекомпании, хотя Роуз к этому не прибегает, и порой может, а иногда и решает удивить вас, заставив говорить долго. Простейший способ снятия напряженности воистину элементарен: заданный спокойным тоном скучный, научного плана вопрос Тима Рассерта или абсолютная невозмутимость Брайана Лама, которую я видел поколебленной лишь однажды, оказавшись гостем студии вместе с коллегой-журналистом Ричардом Брукхайзером. («У тебя рак?» — «Да». — «Где?» — «В тестикулах»… «Небраска — вы на связи, слушаю вас».) И, разумеется, преступное товарищество в гримерке, куда соперники сходятся для снятия грима и более-менее ведут себя так, будто знают, что встретятся на следующей неделе. А потому крайне редки подлинные телевизионные события наподобие припадка гнева Клинтона с Крисом Уоллесом. И случаются они практически всегда из-за отклонения интервьюируемого от сценария. Самым дотошным интервьюером в пору своего телешоу «На линии огня» был Уильям Фрэнк Бакли. И если ты покидал серию передач, досадуя, что не смог в качестве приглашенного сделать для нее все, вина была целиком и полностью твоя. Шанс тебе предоставлялся. Но в то время подобное открыто провозглашалось идеологической борьбой.

Еще одна причина деградации интервью заключается в растущей способности лидеров и знаменитостей приспосабливаться к тем вопросам, которые им задают. «Находясь рядом с Орианой, я всегда ощущал, что происходит нечто грандиозное», — сказал мне Бен Брэдли, бывший одним из первых редакторов, понявших значимость ее материалов. «В наши дни интервью берут у множества людей, этого отнюдь не заслуживающих. А редакторы заказывают недостаточно интервью, способных сказать сами за себя». Даже находясь в конце лета 2001 года в самом уязвимом положении, Гари Кондит тем не менее мог позволить себе роскошь привередничать, выбирая среди алчущих телеканалов (и, на мой взгляд, сделал мудрый выбор в пользу Конни Чанг в качестве бесстрашной дознавательницы).

А затем пиарщики нервных субъектов начали давать от ворот поворот людям, слишком хорошо делавшим свою работу: это приключилось в Вашингтоне с нашей коллегой[153] Марджори Уильямс, оказавшейся, к несчастью для себя, попросту чересчур проницательной. (Возможно, то же самое было в деле с Али Джи, и по аналогичным причинам.) Пришло время, когда политические лидеры больше не желали рисковать, встречаясь с Фаллачи. И она отнюдь не безуспешно переключилась на беллетристику. И все чаще, опираясь на опыт своих поездок, указывала на наступление исламизма. В ее романе «Иншалла», написанном под впечатлением от первых мусульманских террористов-смертников в Бейруте в 1983 году, есть нечто воистину предостерегающее. А приближаясь к порогу смерти, она решила сама дать интервью и стать Кассандрой, предупреждающей о катастрофе.