И все мои девять хвостов

Резкий порыв ветра, и ветки хлестнули по глазам, как когти. Замираешь: может, показалось? Тут, на залитой луной поляне, ты под вишней не один – смутное ощущение становится пониманием. А потом раз – и ты точно знаешь! В самом центре лесной поляны, словно на арене, стоит дикая вишня, и кто-то смотрит на нее с другой стороны. Два желтых глаза из темноты сосен. Потом еще два, и еще. Холодок бежит по спине: «Окружают!»

Желтые огоньки парами вспыхивают то тут, то там. Кто тут, что надо? Но горло перехватило, и даже сип не слетает с губ. Ты в центре солнечной поляны, но кто там, в темноте, за краем круга, в тени леса? Кто смотрит из сумрака, кто они, что им надо?

Два желтых огонька приближаются, и вот уже силуэт рисуется в отсветах. Ребенок, маленький ребенок. Видны его пухлые плечики, круглые щечки. Он улыбается, и щечки становятся еще круглее. Желтые огоньки – его глаза – от улыбки становятся узкими щелочками. И невозможно сдержать ответную улыбку. И тогда желтоглазый мальчик смело шагает в круг света и приветливо машет рукой. Шаг, другой, третий – и он уже рядом, как быстро! И не заметишь, как он шмыгнул под вишню и оттуда, из-под нижних веток, присев, манит к себе. Улыбается, белые зубы аж с голубым отливом, а сам он, теперь точно видно, – рыжий, как его глаза.

Мальчик прижимает пухлый пальчик к губам: «Тсс!» – и снова манит нагнуться. Что ему надо? Нагибаешься чуть-чуть к нему, а паршивец отпускает ветку, и та хлопает тебя по глазам. Гаденыш хохочет.

– Купился! Дурак, купился!

Из сумрака леса слышно сдавленное тявканье. Они смеются. Их много, этих рыжих, этих гадких, этих злых!

Глаза заливают слезы, от боли, от обиды, но даже сквозь слезы ты видишь своего обидчика, видишь, что это лиса, и успеваешь схватить этот жирный мохнатый хвост.

– Пусти, пусти, пусти, пусти, тупой урод! – визжит малой и пытается вырваться, кусает за руку.

Он уже не смеется, не тявкает, а скулит. Больно до слез, но обидно еще больше, и злость течет из глаз, а не слезы.

– Я вас вижу, вас всех! И вы еще пожалеете! – это твой последний крик.

А потом они выходят из леса все, нападают и грызут тебя, пока не зазвонит будильник на «Айфоне»…

Такой сон видели ночью сразу несколько гостей единственной в городе гостиницы.

Надо признать, что за завтраком все девушки выглядели помятыми и невыспавшимися: и Саша, и Лиза, и официантки. Зато парни – как на подбор, отдохнувшие и молодцеватые: и Ларин, и Ши. Правда, парни запоздали, но это все, к чему можно было бы придраться, если бы были силы вредничать.

Сил не было. Разбираться в новой реальности оказалось непросто: все эти хвосты, лисы, братья, сестры, открывшиеся силы и увиденные за спинами призрачных красавиц красные фонарики, по которым души родных должны находить дорогу домой, еще можно было как-то уложить в своей голове. Благо новоявленный братец Ши за порцией жареной курятины и вонючего тофу[72] умудрился уговорить Кислицкую, что особо торопиться лисам некуда – знание придет само, постепенно, просто впитывай. В конце концов, сказал он, ты, сестричка, и нашла своих, и осталась с другими. Новые горизонты, новые связи, а ничто так не ценится в Китае, как нужные связи.

Захмелев от слабенького харбинского пива, водянистого и на вкус, и на цвет, Алекс остановился у зеркала в номере и спросил, тыча пальцем в отражение:

– Кто там пялится из темноты: Алекс или Саша? Братец или сестричка? У кого завтра будет болеть голова с похмелья – у тебя или у меня? – И пошатнулся, смеясь.

У Саши тоже голова уже шла кругом, и было безумно смешно видеть, как она разговаривает с зеркалом. Или не она, а братец? Да кто их разберет?

– Надо посчитать, сколько меня сейчас в комнате! Раз, – ткнула она пальцем в себя. – Два, – указала на свое отражение в зеркале. – Три! – Попасть пальцем в братца с первого раза было непросто, но она справилась. – Четыре. – Она уже считала отражение Ши.

– Ты неправильно считаешь, сестричка. Все девчонки глупые и плохо считают, – лепетал Алекс, подначивая Кислицкую.

Она не обижалась, ей было смешно. Сам лыка не вяжет, а туда же!

– Потому вас легко дурачить! Иди сюда, – поманил он ее к зеркалу. – Иди-иди, не бойся, я покажу тебе фокус! И не разбрасывай вещи по номеру, маленькая неряха! Хотя мы, лисы, все так делаем!

Саша надула губки, как китайская принцесса, и подошла.

В зеркале отражались двое. Одна и та же стрижка, один рост, разная одежда, но очень похожая тонкая стать. Да, из зеркала смотрел практически один и тот же человек, отраженный дважды. Только у парня в ухе сияет серьга. Вот смех-то: у парня – серьга, а у нее, у девушки, – нет. Саша прыснула. А братец словно прочитал ее мысли и тоже прыснул.

– Тут только ты, все четыре раза!

С этими словами Алекс надел себе на голову Сашину бейсболку, нашарил что-то глазами на потолке и слегка поклонился трижды. На третий раз из-под козырька на девушку взглянула она сама, подмигнула задорно и клацнула зубами.

– Фу на тебя! – Саша взвизгнула, сорвала со своего двойника кепку и огрела себя вторую по макушке. – Тебя уже били девчонки? В Китае девчонки бьют парней, я видела!