И все мои девять хвостов

Кислицкая должна была бы залиться краской стыда, или напустить безразличный вид, или суетливо поблагодарить, или нырнуть в примерочную и прятаться там в углу, пока не начнут закрывать отделы и суровая хозяйка не выведет ее, возмущаясь. Но так бы сделала другая Кислицкая, та, которую не замечали и которая привыкла прятаться, потому что… не знала себя. И вот, чтобы узнать, что же в ней самой, она сначала вздрогнула, потом оглянулась, потом закрыла глаза, а потом легким движением убрала анимешную челку за ухо и улыбнулась, искоса глянув на преподавателя в зеркало, прежде чем повернуться и поздороваться. Она была уверена: Ли Чжан сейчас посмотрит на нее не как на товарища.

И струящееся платье из бело-синего шелка действительно было очень красивым. На человеке красивее, чем на вешалке. Но она это платье не взяла. Взяла другое, чисто белое, попроще, наверняка реплику какого-то дизайнерского. Простого, но из изысканно-жатой марлевки, неуловимо хранящего народный стиль, оставаясь городским, как сохраняется аромат жасмина в глиняном чайнике, если в нем заваривали прежде хороший чай.

– Я надеялся чаще вас видеть, когда читал лекции группам иностранных студентов, – сказал ей Ли строгим голосом, когда они уже вышли из отдела, и Саша снова ловко стрельнула глазами вбок, помедлив с ответом мгновение.

«А это прикольно – стрелять глазами», – улыбнулась она своим мыслям.

– Некоторые темы я сдала экстерном, – ответила она. И, чтобы перевести тему, добавила: – Вы так хорошо говорите по-русски.

Ли сменил преподавательский тон на улыбку. Вот оно, попадание!

– Спасибо. Но сбить меня с темы вам не удастся, как и игнорировать мое общество.

Ему очень шла его загадочная восточная улыбка. За ней можно было прятать и интерес, и угрозу.

– Вы же не собираетесь меня накормить, а то это будет похоже на свидание, а у нас с вами деловые отношения, – попыталась вернуть себе преимущество Кислицкая.

– Вы же не можете не знать, что в Поднебесной все деловые встречи проходят за едой, – засмеялся он. – Но нет, я просто ваш куратор по практике. Хочу сказать, что завтра все русские студенты вашего потока выезжают на опытную ферму в Джагдачи[55]. Вы бы знали это уже днем, если бы чаще посещали мои лекции. А так вам придет уведомление в личный кабинет студента.

Саша открыла было рот, чтобы поблагодарить за заботу и опеку, а также за помощь в выборе платья, но почувствовала, что ее затягивает эта игра. И не зная точно правил, она решила не рисковать, остановиться, больше не стрелять глазами. Достаточно, бабочки внизу живота вот-вот грозили сесть на болевший еще от приступов позвоночник, облепить только-только присмиревшие красные сгустки боли. Она ясно это почувствовала.

Опустив глаза, Саша просто представила себя снова Ши, протянула руку и, даже чуть понизив голос, попрощалась. Ли, сохраняя свою непроницаемую улыбку, сжал ее ладонь. Не мог не сжать. И провел большим пальцем по ее коже, легко, как мотылек крылом задел.

Но кто это заметил, кроме них двоих? А может, и ей показалось?

Саша развернулась и уверенно, насколько могла, пошла к выходу. Стеклянные двери разъехались почти бесшумно, обдав ночным теплым пыльным воздухом города. Кислицкая не стала смотреть на отражение. Мало ли что там можно увидеть. А ей еще вещи собирать. В какие-то далекие Джагдачи или домой, но куда-то она точно завтра отправится.

Часть третья Сыны и дочери

Глава 1

Бабушка Ен Ху давно уже отвыкла говорить витиевато, хотя в молодости специально этому училась и преуспела. Учителя были хорошие: поэты и прозаики из тех, кто сейчас считается классиком китайской литературы. Она так и не решила для себя, кто ей больше нравился – дерзкий мальчишка Ли Бо, тогда еще не «бессмертный поэт», или его товарищ Ду Фу^[56], тихий и строгий с его цитрой, пока трезвый. Собственно, потому они оба и подружились, собственно, потому же и остались живы. А именно потому, что юная Ен Ху не могла выбрать, с кем делить вино жаркими южными ночами.

Чиновники тоже учили учтивой речи. А купцы – те так вообще были кладезем: со всеми надо уметь находить общий язык!

Но постепенно эта манера говорить стихами, когда идешь покупать туфли, как-то себя изжила – у людей в ХХ веке стало меньше времени слушать: то война, то голод, то «большой прыжок», то «перевоспитание молодежи», то жадность обуяла, то лень.

То есть, как сказал бы купец с Запада, «ниша очень уменьшилась, рынок красивой речи сжался». Или он говорил «пещера»? Мог и такое сказать, они же тогда были как раз в процессе чтения запретных «Цветов сливы в золотой вазе»[57], и она была на пятьдесят лет моложе. Для людей полвека – это важно, для ее рода – пылинка, повод для кокетства.

Она стряхнула приятные воспоминания, как сбивают щелчком цикаду озорные дети, и еще раз вчиталась в строчку иероглифов. Вот тут опыт чтения метафор ей бы пригодился, но… Она взглянула на сообщение на экране шкатулки. Там не было никаких метафор. Простой текст, прямой смысл, жесткий и точный. Как удар варварского короткого меча. Как выстрел из ружья.