«И вновь я возвращаюсь…»

Снова и снова перечитывали они письма, с упоением погружались в газеты, где рассказывалось о событиях, минувших почти год назад. Но и какими же одинокими почувствовали они себя в эти минуты… И снова едкой болью отозвались мысли о родине.

Здесь же уже перед самым своим возвращением им суждено было пережить еще одно испытание. Вот ведь в самом деле увидеть наводнение в безводных горах редко кому удается…

Несчастья, однако, на том не кончились. Теперь Николай Михайлович смог напять проводника и с легкой уверенностью вышел в дорогу. С неделю после выхода из Дунюапьина никаких происшествий не было, но потом, после перехода верст в тридцать, когда воды в бочонках уже почти не осталось, проводник сказал, что потерял дорогу к колодцу. Это, однако, не страшно, уверял он, поскольку неподалеку, всего-то верстах в пяти, есть другой колодец, и указал направление.

Жара меж тем становилась невыносимой. Ветер поднимал раскаленный воздух и вместе с соленой пылью и мелким песком бросал в лицо утомленным путникам. На все вопросы о колодце проводник говорил, что он совсем рядом — вон за тем недалеким песчаным холмом. Идти по песку, нагретому до шестидесяти трех градусов, было невероятно трудно… Собаки Фауст и Карза мучились так же, как люди, и Пржевальский велел изредка смачивать им головы. А воды-то всего полведра и осталось…

Версту за верстой проходили они, а колодца по-прежнему не было. Фауст не мог уж идти, а только выл и ложился на горячий, как раскаленная сковородка, песок, и Пыльцову пришлось взять его на верблюда.

До колодца, как убеждал проводник, оставалось пять-шесть верст пути, и, казалось, вытерпеть эту дорогу уже невозможно…

В последний раз подав слабый голос, испустил дух измученный Фауст… Столько трудностей перенес преданный пес вместе с людьми… Но теперь и люди могут погибнуть: всего несколько стаканов воды у них оставалось… В полуобморочном состоянии продолжали они свой путь.

Приказав Иринчинову скакать вместе с проводником к колодцу, Пржевальский из последних сил вел вперед караван. Время в ожидании, пока двое вернутся, тянулось убийственно медленно…

Спас их котелок свежей воды, что привез Иринчинов. Более девяти часов они шли по страшной жаре безостановочно и почти без воды.

Ночь была бессонной, мучительной. Гибель Фауста всех так огорчила, что никто не стал есть, только пили снова и снова. Утром, опуская собаку в могилу, Пржевальский с Пыльцовым не смогли сдержать слез…

Дальнейший путь в Ургу прямиком через Гоби вряд ли был хоть чем-нибудь легче. Иссушающие горячие ветры, бьющие путников днем и ночью, пылевые бури, следующие почти беспрерывно одна за другой. Идя через Гоби, Пржевальский часто вспоминал пустыни Северного Тибета, которые когда-то казались ему ужасными, а теперь в сравнении с песчаными пространствами Гоби выплывали в памяти благодатной страной. Там хоть изредка встречалась вода, попадались хорошие пастбища, здесь же мертвый пейзаж, не оставляющий путнику ни малейшей надежды. Молчаливая смерть, дышащая испепеляющим жаром.

Но они знали: скоро все это кончится. Время жестоких испытаний подходило к концу. Все ближе и ближе становилась Урга. Почти полторы тысячи верст караван прошел, не встретив на своем пути ни единого озерца или хотя бы ручья. Если что и попадалось, так соленые лужи, некоторое время не просыхавшие после дождя. И вот, слава богу, долгожданная мутная Тола… Леса у ее берегов… Как радостно после песков видеть листву на деревьях…

В первых числах сентября путешественники появились в Урге. Вконец оборванные, измученные дорогой почти в двенадцать тысяч километров, на которую они потратили тридцать четыре месяца, но достигшие цели и потому безмерно счастливые!

«Не берусь описать впечатлений той минуты, когда мы впервые услышали родную речь, увидели родные лица…» — только и смог Пржевальский тогда написать…

В первый день им странным казалось все: столовые приборы, посуда, мебель и зеркала. Необыкновенно возбужденные, они не смогли ночью уснуть… А на другой день — блаженство! — русская баня, которой они не видели почти два года и в которой они внезапно так ослабели, что едва могли стоять на ногах…

Еще через две недели они были в Кяхте, в городе, где начинался их такой долгий и трудный путь.

Экспедиции удалось сделать удивительно много. Открыты новые, неведомые науке хребты, впервые обследованы области Северного Тибета и примыкающие к Куку-нору, замерены высоты, до которых возвышается Тибетское нагорье. В коллекции, собранной Пржевальским, было около десяти тысяч растений, насекомых, пресмыкающихся, рыб, зверей… Некоторые из них — те, что раньше известны не были, исследователи назвали его именем: рододендрон Пржевальского, ящурка Пржевальского, ящерица-круглоголовка Пржевальского, расщепохвост Пржевальского.

Верный его товарищ Михаил Александрович Пыльцов тоже удостоился подобной чести, В ботанических и зоологических атласах появились герань Пыльцова, ящурка Ныльцова, и уже другой расщепохвост Пыльцова. Небольшая, но все же дань отваге и верности…