И солнце взойдет. Он

Впрочем, с таким количеством операций, которые повлекли за собой зимние оттепели вперемежку с морозами, это было несложно. С каждым днём экстренных пациентов становилось всё больше. А ещё студенты, младшие резиденты, плановые манипуляции, положенные программой исследования и целые Канадские Скалистые горы бумажной работы, которую отказывался делать сам доктор Дюссо. Рене понимала, что не справляется. Да в общем-то, и не должна, но хотелось сохранить хотя бы иллюзию отделения к возвращению Энтони.

Так что к концу декабря, единственное, что пока успевала Рене, – иногда выбираться в больничное кафе для короткой встречи с непоколебимо ехидной Роузи. Правда, был то обед или ужин, а может, вообще ранний завтрак – оставалось загадкой, однако подруга старалась держать в курсе дня и числа.

– Дюффо ивдеваетфя нат тобой, – пробормотала однажды медсестра с набитым чипсами ртом. – Ты посмотви на себя. Сково догонифь Франкенфтейна по фрамам, бледнофти и финякам.

– Если я не буду делать всю эту работу, то от отделения ничего не останется, – устало откликнулась Рене, пока мешала отсутствующий в кофе сахар. – Случись что, у нас антибиотиков не хватит даже на два дня.

– А остальные?

– Остальные будто не видят, что происходит. Злорадствуют друг над другом и радуются безнаказанности. Дюссо не требует с них отчетов, не проверяет пациентов. Я даже операции делаю вместо него, пока он мучает остальных совершенно бесполезными нравоучениями. Он хочет получить кресло Энтони…

– И делает всё, чтобы к его возвращению отпал каждый винтик, – мрачно продолжила догадавшаяся Роузи. – Одна ошибка любого из ваших врачей, и нашу нечисть снова посадят в клетку. Только теперь уже надолго. Чёрт побери, никогда не думала, что это скажу, но… Если так будет и дальше, то лучше бы Ланг вернулся к нам уже завтра!

Она замолчала, а Рене продолжила размешивать остывший кофе. Похрустев чипсами, Роузи вздохнула.

– Ты похудела.

– Я просто влюбилась.

– И откровенно устала.

– А это уже безысходность. Я вижу, как под ногами рушится почва, но ничего не могу сделать.

– Иди к нему, – неожиданно сказала Роузи. – Иди к нему и просто поговори. О чём угодно. О погоде, об улитках, о том, сколько литров крови он выпил из своих ассистентов и куда дел тела. Тебе сгодится любой предлог, иначе ты не дотянешь до его возвращения. Требуй, чтобы он пришел. Пусть хотя бы просто постоит рядом. Фюрст обещал поговорить с судьёй, чтобы Ланга отпустили на слушания. Только вот ты не дотянешь до конца декабря.

– Но мои смены…

– Уж как-нибудь прикроем тебя на пару часов! – подруга выразительно подняла бровь, воинственно блеснув линзами больших очков, и возразить на это Рене было нечего.

Два долгих дня она терзалась сомнениями, но в итоге снова оказалась на улице Ги у порога уродливого кирпичного здания. Руки оттягивала жестяная коробка с печеньем, вспотевшую шею колол толстый шарф, но, отряхнув снежную крошку, Рене прошла внутрь переполненного холла. Она остановилась около стойки и огляделась.

По вечернему времени в полиции было удивительно людно, а близившиеся праздники вносили дополнительную суматоху. До Рождества оставалось чуть меньше недели.

– Дерьмово выглядишь, – протянул знакомый шкафообразный сержант по имени Пьер.

Он поднял голову от компьютера, стоило Рене приблизиться, хотя по донёсшемуся аромату корицы и сахара давно догадался, кто наведался к ним. Несколько раз Роузи уже передавала угощения для полицейских с комментарием вроде:«Доблестным охранникам больничной нежити». Однако сегодня медсестра оказалась необычайно кратка.«Верните кровососа обратно!»– гласила прикреплённая скотчем бумажка, и Рене длинно вздохнула. Через месяц после аварии отсутствие Энтони почувствовали на своей шкуре все.

– Много работы, – пробормотала она и взглянула на свое отражение в хромированной чашке с эмблемой квебекской полиции. Да уж, мумия в её худшие годы. Поблекли даже веснушки, словно Рене была больна витилиго. Задорные пятнышки посерели и как-то съежились.

– Знаю, – откликнулся Пьер. – Забегал тут один. Фюрст. Бледный, что дохлый гусь. А лицо такое зверское, будто это у него из задницы выщипали для подушки все перья. Оставил вещи для твоего Ланга и был таков.

– Ясно…

С Аланом они почти не виделись. Дюссо мог быть каким угодно самодуром, беспардонно командовать вверенными хирургами, но приказывать главе другого отделения не смел. Пока. Поэтому Фюрст всячески избегал совместных операций и приходил лишь на некоторые – поддержать Рене. Но приближался Сочельник, и работы хватало у всех.

– Да ты не грусти, – вдруг подмигнул Пьер. – Расколдуется твой Тёмный Принц из угрюмого тролля в прекрасную бабочку… Хотя, скорее, в тарантула, а может, и в скорпиона… Или жабью гадюку? Кхм. Впрочем, неважно. Идём.