И солнце взойдет. Он

Рене вымученно улыбнулась на попытку неловкой шутки и побрела вслед бодро зашагавшему сержанту. Она не ждала, что на этот раз Энтони придёт. В конце концов, после четырёх бесплодных попыток и двух недель тишины в его голове могло произойти не одно глобальное землетрясение со сдвигом тектонических плит в сторону очередной выходки. Однако жила надежда, что он почувствует что-то. Рене была вымотана. Не оправившись до конца после травмы, оказалась втянута в рабочий кошмар с именем «Дюссо».

Рене сама не знала, чего хотела, когда садилась за пустой стол. Увидеть? Поговорить? Или просто побыть чуточку рядом, как бывало в их рабочие будни? Господи, она и не знала, что стала настолько зависима. Это смешно. И чуть-чуть страшно. Наверное, стоило встать и уйти, но тут кто-то коснулся шершавых от неизменного антисептика рук, и она подняла взгляд.

Тони сидел напротив и смотрел так, что глаза защипало. Рене даже не могла описать этот взгляд. Он не осуждал. Нет-нет. Ни за что! Не корил, не насмехался, не жалел и не сочувствовал. Это так странно, но Энтони её понимал. От того ли, что сам был таким, или потому что излишне хорошо изучил своего ассистента. Но он не сказал ей ни слова. Просто смотрел, и Рене вдруг поняла – она плачет. Молча. От усталости, тревог и волнений. От бессонных ночей, страхов и постоянной огромной ответственности. А ещё от собственной глупости и от того, что скучала. Безумно. И осознав это, она склонила голову и уткнулась лбом в костяшки знакомых рук, где чуть дальше чернел лабиринт татуировки. Рене прижалась так сильно, словно хотела там раствориться, а затем со всей силы лёгких втянула витавший вокруг аромат мяты. И стало легче. Немного, на самую капельку храбрости.

Она не знала, сколько так просидела. Только чувствовала, как гладят видневшийся шрам кончики пальцев, а те Рене, наверное, стиснула в своей хватке до боли. Но всхлипы закончились. Она подняла голову, расцепила сведённые судорогой руки и провела ладонью по впалой щеке. Прохладной и, пожалуй, уже слишком худой. А та тут же прижалась и немедленно уколола трёхдневной щетиной – чёрной, острой, как и весь Тони, – и Рене вдруг рассмеялась такому чуднóму сравнению. Но тут за спиной раздались шаги, и она торопливо шепнула, прежде чем Пьер оборвал их совсем несодержательный разговор:

– Tu m'as manqué…

– Je sais, mon petit rayon de soleil61.

Рене шла по коридору, нервно сжимая в подрагивавших руках ключ от кабинета. Прозрачный брелок с вечно живым цветком вишни покачивался в такт торопливых шагов, которые глухо звучали в пустых больничных стенах. За окном была поздняя ночь, а потому в отделении пока царили покой и благодатная тишина. Рене спешила. Она хотела хоть на минуту остаться в одиночестве, закрыться за спасительной дверью и попытаться прийти в себя.

Сложные операции плохи тем, что выматывали до основания. Они высасывали из хирурга все силы, чтобы влить их в тяжёлого пациента со скоростью реинфузии, и едва завершившийся случай не был исключением. Рене чертовски устала. Она остановилась около железного шкафа с медикаментами, когда в полутьме перед глазами калейдоскопом резко закрутился коридор, и схватилась за стену. На всякий случай. Нового падения едва зажившая голова могла и не пережить. Неожиданно ноги скрутило судорогой, и Рене шёпотом выругалась. Восемь часов за операционным столом – личный рекорд, от которого хотелось повеситься.

Увы, но эффекта от встречи с Энтони хватило на пятьдесят два часа, семнадцать минут и десять секунд. Ровно столько длилась, кажется, уже бесконечная смена, и вот теперь внутренний двигатель заглох окончательно. Рене прислонилась лбом к прохладному шкафу и постаралась вернуть контроль над собственным зрением. Главное, не закрывать глаза, потому что если она это сделает, то уснёт прямо стоя. Или умрёт. Или сойдёт с ума, а затем пойдёт с диким гоготом выдирать капельницы из пациентов. Боже… Рене осторожно наклонилась, уставшими пальцами помассировала ноющие икры и всё-таки застонала. От перенапряжения захотелось кричать или расплакаться, но она заставила себя выпрямиться. Ещё немного, а дальше тёмный кабинет, знакомый узкий диван и хотя бы полчаса сна. А если вдруг повезет, то целый час. Дежурная сестра разбудит, если что-то случится. А в том, что ночь пройдет беспокойно Рене не сомневалась. В последние дни из-за дурацкой погоды было слишком много аварий.

Вертолёт кружил над больницей круглыми сутками, и гул его двигателя вызывал у всего персонала мигрень. Поэтому Рене торчала в больнице. В короткие перерывы между вызовами она бездумно смотрела из пыльных окон на психозы стихии и как-то не верила в приближавшееся Рождество. Казалось, оно где-то там, ещё через месяц, а может, полгода. Но до отъезда в Квебек оставалось два дня, а значит, праздник действительно скоро.