И солнце взойдет. Он

– Я… – Хелен откашлялась и посмотрела ему в глаза. – Я прошу прощения.

– Да не передо мной, дура! – Он вновь начинал злиться и, похоже, только Рене прямо сейчас мешала ему опять вцепиться в тонкую шею. – Перед ней. За свою тупость, стервозность и намеренную жестокость. Потому что причини ты ей вред исключительно из-за своей глупости, я бы простил. Но решение принимаю не мне. Так что извиняйся.

Хелен бросила затравленный взгляд в сторону Рене, но так и не смогла посмотреть прямо в глаза. Её бледную кожу тронул румянец стыда, потому что это было действительно унизительно. Будь они только втроем, ещё можно было бы попытаться уговорить или смягчить Энтони, но оспаривать его авторитет прямо перед подчинёнными недопустимо. Да он и не позволил бы. А потому Рене смиренно ждала нужных слов.

– Я… прошу прощения, – едва слышно произнесла Хелен, отчаянно надеясь, что этого будет достаточно. Но Ланг оказался ещё более жесток, чем кто-либо мог подумать. Он отошёл на несколько шагов, чтобы Хелен была видна всем в этой комнате, и громко попросил:

– Громче. Тебя ещё не все слышали.

По рядам пробежал ропот, но лёгкий поворот головы… нет, всего лишь чуть приподнятая бровь, и в раздевалке стало тихо.

– Громче, – потребовал он, и Хелен сдалась.

– Я прошу прощения, – чётко произнесла она.

– У кого? – издевался Ланг. – У пола? Посмотри ей в глаза, милая. И извинись как положено.

Рене метнула на него взгляд, полный негодования. Хватит! Этого уже более чем достаточно! Если он хотел продолжить унижения, то для подобных упражнений у него была вся жизнь впереди, но на сегодня предел достигнут. Однако Ланг проигнорировал безмолвную просьбу и посмотрел на стиснувшую руки Хелен. Наконец, та подняла на Рене взгляд и медленно проговорила:

– Я прошу прощения у Рене Роше…

– За… – подсказал Ланг своему идеальному инструменту, и тот, конечно, послушался.

– За свою тупость, стервозность и… жестокость, – стиснув зубы, договорила Хелен, и Рене не выдержала. Наклонившись так близко, как могла, она заговорила тихо, но твёрдо и впервые порадовалась, что Ланг не понимал по-французски.

–Tu ne dois pas49, – прошептала Рене, стараясь унять женевский акцент, и продолжила по-французски: –Не обязана следовать его указаниям. Извинения – это искренний порыв, иначе они бессмысленны. Я не держу на тебя зла. Не прощаю, но помнить не буду, и это я говорю тебе совершенно искренне. Однако, если однажды ты найдёшь в своей душе желание извиниться, то я с радостью всё прощу. А теперь, пожалуйста, хватит унижений.

Рене прервалась, с надеждой глядя на Хелен, но та молчала и упрямо смотрела в сторону. Из груди вырвался вздох сожаления. Что же… она попыталась. Ещё раз бросив взгляд на застывшую Хелен, Рене поднялась на ноги и отошла к стоявшей неподалеку Роузи.

– Весьма трогательно, – непонятно к чему заметил Ланг. Однако гнев его, похоже, поутих, так что он повернулся к своей медсестре и равнодушно договорил: – Ты останешься в больнице. На своей должности. Но помни… одна ошибка – и ты отправишься под суд; слово – и будет суд; не тот взгляд, вздох или моргание – суд. Ты запомнила?

– Да… – прошептала она.

– Тогда я велю подготовить стенд с твоим именем. Лучший работник заслуживает особого почёта. Поздравляю, следующие полгода этот приз твой, – мерзко протянул Ланг.

Он несколько раз ударил в ладоши, а потом отвернулся, потеряв всякий интерес к сидевшей на полу женщине.

– Есть ли среди присутствующих те, кто хочет возразить или оспорить мои сегодняшние решения? – громко спросил Ланг, но ответом была ожидаемая тишина. – Тогда, кворум вынес вердикт. А сейчас те, кого я назову, делают шаг к своим шкафчикам, собирают вещи и ПРОВАЛИВАЮТ из моего отделения.

– Идём, – раздался за спиной шёпот Роузи. – Больше ничего интересного уже не будет. Всё закончилось, однако нам по-прежнему надо разобраться с твоими руками.

И под звуки громко оглашаемых Лангом фамилий Роузи потянула Рене в коридор. Они не оглядывались, оставив позади себя Хелен, взмокшего от испуга Франса, скучавшего Дюссо и ещё семь человек, которых они больше никогда не увидят. По крайней мере, Рене очень на это надеялась.

На то, чтобы обработать ворох мелких ожогов, у дотошной Роузи ушло два часа. И всё это время она не замолкала, весьма эмоционально комментируя устроенный Лангом разнос. Рядом на стуле покачивался доктор Фюрст, который был уже в курсе произошедшего и пришёл рассказать последние новости. Однако тараторившая Роузи не давала вставить даже словечка. А потому он терпеливо ждал, пока стихнут восторги, а застрявший внутри медсестры шарик энтузиазма сдуется. Наконец, были наложены последние бинты, и Рене устало откинулась на спинку стула.