И не только о нем...

Вот так, поначалу на перроне Ярославского вокзала, произошло наше с Людмилой Яковлевной знакомство с Борисом Ильичом Збарским, потом уже в конце войны и со всей его семьей, знакомство, перешедшее в прочную, оставившую глубокий след в душе дружбу, оборвавшуюся временно в тяжелые годы по не зависящим ни от него, ни от меня страшным обстоятельствам…

Две строчки из его автобиографии, написанной уже в послевоенные годы:

«В 1941 г. был командирован правительством для выполнения специального задания на все время Великой Отечественной войны».

21 июня 1987 года я поехал из Переделкина в Москву по делам и увидел на Манежной площади, около Исторического музея, конец тысячной очереди людей, молодых и пожилых, школьников и ветеранов…

— Завтра началась война, — неожиданно сказал шофер.

— Подумайте, — сказал я. — Совершенно забыл.

А забыл потому, что думал сейчас, глядя на эту очередь, об одном: «Ни один человек, стоящий в ней, не знает имя, отчество и фамилию Бориса Ильича Збарского…»

В СОРОК ТРЕТЬЕМ ГОДУ поздней осенью Борис Ильич приехал в Москву в недолгую командировку.

Приезд его совпал с возвращением из Соединенных Штатов, после трехмесячного путешествия по четырнадцати крупнейшим городам Америки, Соломона Михайловича Михоэлса, народного артиста СССР, выдающегося общественного деятеля, имя которого было всемирно известно.

После его страстных выступлений люди жертвовали многие сотни тысяч долларов на борьбу с фашизмом, русские эмигранты, приходившие на эти встречи, растроганные, очень плакали, дарили в Фонд победы фамильные драгоценности… В президиумах митингов бывали и великий Альберт Эйнштейн, и Поль Робсон, и Эптон Синклер, и Лион Фейхтвангер, и звезды Голливуда, всех не перечтешь.

Борис Ильич позвал к себе, в Дом на набережной, Михоэлса, еще не отряхнувшего дорожную пыль, своих друзей, знакомых, учеников, пришли и Михаил Шолохов, и Рубен Симонов, и Борис Пастернак — с женами, и Корней Чуковский…

Жаль, я не был на этой встрече, я был в Ленинграде и на Балтике, а потом жена рассказывала мне… Она вошла в столовую с опозданием, увидела в центре стола Михоэлса, правая рука висела, подхваченная белой повязкой. Оказывается, в одном из городов Штатов, на площади, была сооружена импровизированная, наскоро сколоченная трибуна. Толпа так сгрудилась вокруг нее, что трибуна не выдержала, рухнула, у Михоэлса — перелом руки…

Борис Ильич, встречая мою жену, предупредил, улыбаясь:

— Я вас сейчас посажу между Пастернаком и Сперанским, вы должны мне помочь. Михоэлс рассказывает, и необыкновенно интересно, а они затеяли спор о поэзии и науке и, по правде говоря, всем мешают. Я вас посажу между ними, постарайтесь их отвлечь и утихомирить страсти.

«Я услышала низкие тона пастернаковского голоса и увидела академика Сперанского, с рюмкой в руках, в генеральской форме, продолжающего яростный спор. Борис Ильич подошел, раздвинул их кресла и втиснул стул для меня.

Спор действительно стих, я помешала им. Борис Ильич с благодарностью кивнул.

А Михоэлс рассказывал, рассказывал.

О том, как еще в пути, в Аккре, на берегу Атлантического океана, молодой лейтенант из Канзас-Сити расспрашивал его о Дмитрии Шостаковиче и тут же напел трагическую тему Седьмой симфонии, Ленинградской… И о том, как на Бродвее, на Пятой авеню, звучали мелодии «Полюшка-поля» и «Вечера на рейде», и как в Сан-Франциско собиравшие подарки для Красной Армии моряки просили у него, Михоэлса, слова песни В. П. Соловьева-Седого — они пели ее без слов, и как пели американцы украинского происхождения «Запрягайте, хлопцы, кони…».

Один из них, показав пальцем на небоскреб, сказал слова, звучащие актуально, увы, и поныне:

— Они еще не знают, что такое война… Они не понимают, что этот небоскреб иногда может оказаться ближе к бомбе, чем низенький домик на Урале. Как вы думаете?

Рассказы об Америке, о Чаплине, о Поле Робсоне…

Об американской песенке «Москва, Москва», которую исполнила десятилетняя девочка Энн из Филадельфии, — она застенчиво спросила Михоэлса, опустив глазки:

— Сколько стоит билет до Москвы?

О Максе Рейнгардте, крупном европейском режиссере, эмигрировавшем в Штаты и находившемся без работы…

О «Порги и Бесс» Гершвина, опере, партитуру которой Михоэлс привез домой, в Москву.

Несколько лет спустя в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко мы видели и слушали эту выдающуюся оперу…

Михоэлса тогда уже не было на свете…

Принстон… Новая встреча с Эйнштейном. Вот его слова:

— Я очень стар, я старше своих лет (ему было лет шестьдесят пять). Я гораздо старше своего возраста. Я уже многое пережил и ничего особенного впереди не вижу. Я потерял часть своей семьи; я уже почти один остался. Мне ничего не стоит уйти из жизни. Но до одного хочется дожить — я хочу дожить до той минуты, когда русские первыми войдут в Берлин.