И даже небо было нашим

Так продолжалось примерно три недели. Я убегал из «Замка», когда только мог. Однажды, во время приема, Коринна схватила меня за рукав форменной куртки. Я чуть не опрокинул поднос с закусками.

— Что, расхотелось тебе нюхать резервуар?

— Нет. То есть да. А что?

— Ты больше не спускаешься в погреб.

— Просто устал немного.

— Куда это ты все время ездишь? — не отставала она.

Гости уже сняли обувь и гуляли по лужайке среди саговых пальм. Я предупреждал их, что это небезопасно: в саду отеля полно ос, но они меня не послушались. Рано или поздно кого-нибудь укусят.

— Говорят, у тебя девушка в Пецце-ди-Греко.

— А ты веришь?

— А почему я не должна верить?

Она явно была обижена.

— Это неправда, — едва слышно произнес я.

— Правда или нет, но это не мое дело, верно? — сказала она свистящим шепотом. Затем посмотрела мне в глаза. — Верно, Блэйд? — Она сунула сигарету в щель стены между двумя камнями, затем сказала: — Ладно, как хочешь, — и прошла мимо, сильно толкнув меня плечом.

Тут я на самом деле уронил поднос. Стаканчики с раками в розовом соусе разлетелись по светлому полу. На некоторых появились трещины. Те, что пострадали меньше всего, я снова поставил на поднос и подал гостям.

Позже я упаковал еду, оставшуюся от приема — баклажаны с сыром и зеленью в кляре; конечно, в бумажной салфетке им предстояло превратиться в кашу, но мы бы съели их и такими, слипшимися и холодными.

Была уже почти середина июня, вот-вот должен был открыться сезон в Скало. На площадку уже завезли столы и скамьи, на фоне моря вырисовывался розовый фургон кафе.

— Жарево! — объявил я, снимая рюкзак.

Теперь я уже научился без труда залезать в башню и спускаться по лестнице на ощупь, не включая фонарик.

Не дождавшись ответа, я произнес:

— Ужин!

Сначала я увидел Николу. Он сидел на матрасе, обхватив голову руками, и даже не повернулся в мою сторону. Над фонарем кружила ночная бабочка, непонятно как залетевшая сюда.

Берн лежал на полу, сцепив на груди руки. Я вытащил из рюкзака сверток с едой, оставшейся после приема, и помахал им у него перед носом.

— Оставь его в покое, — сказал Никола. — У него спина болит.

Берн так и лежал не шелохнувшись, с закрытыми глазами. Не знай я, что он давно уже покончил с молитвами, подумал бы, что он молится. Хотя сейчас мне кажется, что тогда, возможно, он действительно молился — но только в тот раз.

— Где Виолалибера? — спросил я.

Никто не ответил. Быть может, я почувствовал облегчение от того, что ее там нет. Это давало мне шанс, хоть и всего на один день, сберечь ту малую толику целомудрия, которая у меня еще оставалась. Мы побудем здесь втроем, как раньше. Я взглянул на Берна: он давил пальцем себе на грудь.

— Это все сырость, — сказал он. — До костей пробирает.

— Сколько у тебя денег? — спросил Никола.

Я достал бумажник, пересчитал деньги над фонарем.

— Пятнадцать тысяч. А в чем дело?

— А заначка у тебя есть?

— Я всегда приношу вам еду.

Еду приносил я один. И мне никогда не говорили «спасибо». Наоборот, иногда даже заставляли почувствовать себя чужаком, обмениваясь друг с другом понимающими взглядами.

Бабочка села на самую яркую точку на поверхности фонаря, крылья ее вздрагивали.

— Этот тип не платит тебе за то, что ты играешь в карты?

— Я не играю, я крупье.

Только тогда я заметил, что глаза у Николы влажные. Когда я сказал ему, сколько у меня денег (вдвое меньше, чем было на самом деле), он опять обхватил голову руками.

— Зачем тебе деньги?

Еще один вопрос, оставшийся без ответа. Прошла минута. Наконец Берн устало проговорил, обращаясь к потолку:

— Давай, Никола, скажи ему.

— Скажи сам! Или боль в спине говорить не дает?

— Так для чего вам деньги?

— Похоже, мы накосячили, приятель, — сказал Никола, и вдруг захохотал. — Здорово накосячили.

— Никола, Берн, что случилось?

— Она залетела, — произнес голос снизу.

Успокоившись, Никола впился в меня глазами.

— Случайно не от тебя? — спросил он шепотом. — Может, у нее родится такой же, как ты, с белыми ресницами? — И снова разразился истерическим смехом.

Берн медленно сел, скрестив ноги, попробовал расправить плечи. Он говорил, что колющая боль начиналась у него в висках, потом переходила в позвоночник и опускалась все ниже и ниже, до паха. Приступы продолжались примерно неделю. Но ты, конечно, это знаешь.

— Давай выйдем, — сказал мне Берн.

Я помог ему встать, затем подняться и спуститься по лестнице. А там, где не хватало ступенек, помогал сползти вниз. Мы прошли через пустырь и сели на крюк, за который фургон прицепляли к машине.

— В Бриндизи есть один доктор, — негромко и отрывисто произнес Берн. — Он сделает все, что надо, так, чтобы никто не узнал. Но говорят, что ему надо дать миллион.

У меня не шли с языка вопросы, которые следовало задать. И я опять спросил, где Виолалибера. Никола заплакал. Берн отрешенно смотрел на него.

— На данный момент у нас двести тысяч, — продолжал Берн. У него шевелилась только одна сторона рта. — На будущей неделе Флориана пришлет Николе столько же. Вместе с твоими получится почти пятьсот тысяч.

— Гореть нам в аду! — крикнул Никола.

— Заткнись! — скомандовал Берн.