И даже небо было нашим

Мне никогда еще не приходилось так долго вести мопед. Когда мы добрались до окрестностей Специале, у меня болели руки.

— Сверни к морю, — сказал Берн, — заедем в Скало.

— Сейчас весна, там никого нет.

— Заедем туда.

Чтобы попасть к морю, надо было сначала проехать по холму, по кольцевой дороге вокруг Остуни. Взглянув на город, я так удивился, словно успел совсем его забыть. Я отпустил тормоз, и мы по инерции плавно спустились на берег моря. Там, где начинались кусты, мы остановили мопед и дальше пошли пешком. Тропинка была грязная, заросшая, ее с трудом можно было различить, однако Берн продвигался по ней вполне уверенно.

Он свернул к башне. Приподнял кусок сетчатой ограды, пролез внутрь и зашагал по зарослям крапивы. Потом достал фонарик и его слабеньким лучом указал на нишу в стене башни.

— Помнишь, как туда залезать?

Берн залез первым. Он был все такой же ловкий, как в те времена, когда у нас был домик на тутовнике.

— Давай сумку, — сказал он, добравшись до лестницы. Он посветил мне фонариком, и я пробрался внутрь, правда, оцарапал колено о торчащий камень.

В башне все осталось в точности как было летом, только без умиротворяющего рокота музыки снаружи. В тишине это место казалось призрачным. Когда мы почти уже добрались до комнаты наверху, я заметил слабый свет.

— Мы пришли, — сказал Берн.

Я уже собирался ответить «знаю», как вдруг заметил, что мы с Берном не одни. В комнате, которую освещал портативный фонарь, были еще Никола и какая-то девушка. Они сидели на матрасе, девушка — поджав под себя ноги, Никола — вытянув их во всю длину, так, что они почти касались противоположной стены.

— Привет, Томмазо, — сказал он, как если бы в том, что он находился здесь, не было ничего удивительного.

— Это ваш третий? — спросила девушка. Она не сочла нужным встать, чтобы поздороваться со мной, зато показала на сумку:

— Что вы привезли?

Берн бросил сумку на матрас, и девушка принялась рыться в ней с лихорадочным нетерпением.

— А сникерсов ты не взял?

— Что было, то и взял, — ответил Берн. И добавил, обращаясь ко мне: — Виолалибера любит сникерсы. Достань их в следующий раз, если получится.

— Так он что, не останется здесь? — спросил Никола.

— Нет, ему нравится там, где он сейчас. Там, где оливы растут в горшках и похожи на настольные безделушки.

— Это правда, что туда приезжают актрисы с телевидения? — спросила Виолалибера.

Я кивнул, все еще не опомнившись от удивления.

— И какие они? С огромными титьками?

Никола хихикнул.

— Нормальные.

— В чем дело, тебе не нравятся актрисы? — спросила Виолалибера. Она носила на кудрявых волосах ободок, который поднимал их, и они окружали ее голову, как корона. Волосы были очень густые и пышные. — Они намного красивее, чем я?

— Виолалибера была здесь еще раньше нас, — сказал Берн. — Ты, наверное, думал, что приедешь в такое место и здесь никого не будет, кроме разве что крысы.

— Крыса и правда была, — уточнила Виолалибера.

— Когда я вошел, то чуть не умер от страха, — продолжал Берн, не обращая на нее внимания. — Виолалибера спала в полной темноте, я направил на нее фонарик, она проснулась, увидела меня — и ни капельки не испугалась.

Тем временем он тоже бухнулся на матрас, почти рядом с Виолалиберой. Я один остался стоять.

Виолалибера мгновенно заглотнула йогурт, потом стала вылизывать стаканчик, засунув туда язык. Я понял, чем пахнет в этом убежище — плесенью.

Берн положил ей руку на ногу выше колена. Если бы он поднял большой палец, то достал бы до живота. Она открыла второй йогурт, отпила глоток и отдала остальное Николе.

— Здесь не поместится еще один, — сказала Виолалибера.

Возможно, Берн слишком сильно сжал ее ногу.

— Я же тебе сказал: он здесь не останется.

У меня закружилась голова, надо было сесть, но на матрасе оставалось слишком мало места, а садиться на пол я не хотел.

— Ты ночуешь здесь? — спросил я Берна.

— Когда хочу. Мы можем жить, как нам хочется.

Никола улыбнулся, в свете фонаря блеснули его зубы. В нем появилось что-то новое, какое-то возбуждение.

— А ниже пояса ты такой же белый? — спросила Виолалибера.

— Там он еще белее, — ответил за меня Никола.

— Значит, это ваш третий, — сказала она.

Берн развернул еще один сверток с едой, бумага успела промаслиться.

— Берите и съедайте всё, — сказал он, и Никола с Виолалиберой набросились на еду.

— Ты тоже здесь ночуешь? — спросил я у Николы.

— Только когда утром не надо на лекцию.

— Мы тут можем жить, как нам хочется, — повторил Берн. Порывшись в куче какого-то хлама, он вытащил кассетный магнитофон.

— Поставь кассету сначала, — попросила Виолалибера.

Берн перемотал кассету, послышалась музыка. Звук получался неважный, потому что кассета была заигранная, а магнитофон крошечный. Виолалибера вскочила с матраса, протянула одну руку к Берну, другую к Николе. Оба послушно встали и начали извиваться рядом с ней, словно приклеенные. Никола зарылся носом в ее волосы за ухом, может быть, поцеловал ее, а она повела плечами, как от щекотки.

Она тронула большим пальцем ноги мое ободранное колено.

— А ты чего ждешь?