И даже небо было нашим

До последнего момента я не знала, надо ли мне идти на похороны. К началу церковной службы я все еще была на ферме, в рабочей одежде, и бесцельно расхаживала взад-вперед, мечтая, чтобы время сделало скачок на три часа, а еще лучше — на десять лет вперед. А потом неслась по автостраде под проливным, упорным, яростным, нескончаемым дождем, поправляя руками пряди волос, стараясь убрать с лица гримасу растерянности, которая уродовала меня уже несколько дней.

Префектура настояла на том, чтобы устроить Николе официальные похороны. «Выражение глубокой солидарности с силами правопорядка, протест против любой формы терроризма», — сказал в своей речи комиссар полиции. Скамьи в соборе Остуни все, от первой до последней, были заняты, даже в глубине и в боковых нефах стояли люди: полицейские с семьями, карабинеры, военные в парадной форме, обычные граждане, пришедшие в порыве негодования. Я встала так, чтобы меня не мог узнать никто из собравшихся, особенно Чезаре и Флориана, к которым, правда, я при всем желании не смогла бы подойти близко: с одной стороны от них был алтарь, с другой — гроб Николы, усыпанный влажными цветами, а за спиной — живая стена. На другой стороне нефа я заметила Томмазо, он стоял, прислонившись спиной к колонне. Очевидно, он, как и я, хотел остаться незамеченным, но ему это было труднее, чем мне, — из-за его неестественной бледности и белых, как вата, волос. Я увидела его, а он меня, но это был всего лишь обмен взглядами, скорее враждебными, чем соболезнующими, потому что мы испытывали неприязнь друг к другу, ставшую только сильнее от смятения, в котором в тот момент пребывали мы оба. Через весь собор мы одними глазами вели безмолвный поединок, перекладывая друг на друга вину за то, что случилось.

Служба проходила почти в полной тишине, все держались чинно и чопорно, как будто кто-то наблюдал за нами с высоты. Епископ поручил произнести проповедь молодому приходскому священнику по имени дон Валерио. Это имя вызвало у меня в памяти какой-то неясный отклик, но только после того, как он произнес несколько фраз, после того, как он сказал: «Я много раз бывал в доме, где Никола жил со своими родителями, и год за годом я благословлял этот дом»; только тогда я вспомнила, как однажды душным августовским днем Чезаре рассказывал мне о своем друге-священнике из Локоротондо. И вот спустя годы дон Валерио предстал передо мной во плоти и крови. Ростом он был ниже среднего, с узким лбом, едва видневшимся над пюпитром, и горящими темными глазами. Перед молчаливой толпой он описал ферму как «фрагмент совершенного мира, в который, казалось, не сможет проникнуть Зло». Однако Зло, приняв облик змея, проникло даже в райский сад, говорил он.

Епископ слушал проповедь сидя, прикрыв глаза, возможно, он дремал.

— Когда я познакомился с Чезаре и Флорианой, — продолжал дон Валерио, — у них на головах не было ни одного седого волоса. И вот сейчас я вижу их здесь, у гроба Николы. Отец, переживший сына, — это то, с чем мы не можем смириться. Ни в каком ином случае наша вера не подвергается столь серьезному испытанию. Ибо разве Господь не обещал, что мы будем жить вечно в детях наших? Получается, он не сдержал своего обещания. У Чезаре и Флорианы сегодня есть повод усомниться в Боге, но я знаю, что они не сделают этого. Я знаю их. Я освящал их дом, тот, где они жили раньше, и тот, где живут теперь. Я ел за их столом. И я знаю, что они сделали веру основой каждого поступка. Вслушайтесь в то, чему они учат нас в этот ужасный, скорбный день, когда само небо плачет вместе с нами: каждый отдельный миг нашего пребывания на этой земле наделен смыслом постольку, поскольку мы веруем в Иисуса Христа и жизнь вечную. Утратить веру — все равно что забиться в угол и дать себе умереть.

Он выдержал длинную паузу. У епископа, сидевшего за кафедрой, голова наклонилась вперед. Я снова поискала взглядом Томмазо, но его не было на прежнем месте. Дон Валерио пригнул микрофон ближе ко рту, но, несмотря на это, когда он снова заговорил, голос у него звучал тише, будто силы его были на исходе.

— В эти дни я внимательно слушаю разговоры вокруг. И слышу, как кто-то выдвигает обвинения. Как это часто бывает, люди говорят, сами не зная что. Просто потому, что им хочется поговорить. Все мы любим посплетничать, не так ли? А что может породить больше сплетен, чем насильственная смерть. Так вот, я видел Николу с тем, кого он считал братом. С Бернардо.

Имя Берна вызвало шок. Фигуры присутствующих, застывшие от долгой неподвижности, разом содрогнулись, деревянные скамейки заскрипели, кто-то кашлянул.

— Когда я познакомился с ними, то увидел двух юношей, неспособных причинить зло кому бы то ни было, и уже тем более друг другу. Их взрастили в атмосфере такой любви, что они должны были стать невосприимчивыми к злым чувствам. Я, конечно, могу ошибаться. Я уже говорил вам, змей сумел прокрасться даже в Эдем, соблазнить Адама и Еву. Но давайте будем осторожными. Дождемся, когда придет время истины. Оно еще не настало. А сейчас время скорби и молитвы.