И даже небо было нашим

Нет, нет, нет, нет, отвечала я на все вопросы. Кто увидел бы издали полицейского и меня, наверное, сказал бы, что мы не особенно отличаемся от ребят, которые сидели здесь вокруг Чезаре, когда он говорил, а они слушали, глядя в никуда, или себе под ноги, и только изредка откликаясь каким-нибудь междометием. Блокнот полицейского оставался таким же пустым, каким был утром, если не считать загадочной цифры триста восемьдесят четыре, стоящей в самом верху страницы.

— Синьора Колуччи, я советую вам сотрудничать с полицией. Это в ваших собственных интересах.

— Я сотрудничаю.

— Итак, вы утверждаете, что Колуччи не был связан с радикальными группировками.

— Да.

— А Данко Вильоне? Что вы мне о нем скажете? Его тоже нельзя считать экстремистом?

— Данко — грамшианец.

— Что это значит — «грамшианец»?

— Он последователь Антонио Грамши. Пацифист.

— Вы говорите о нем так, словно хорошо его знаете.

— Мы тут жили все вместе. Почти три года.

— Понятно. Вы, Колуччи, Данко Вильоне, — а кто еще?

— Невеста Данко. Они пара.

— Джулиана Манчини. Томмазо Фолья и Коринна Арджентьери.

— Если вы знаете, зачем спрашиваете?

Полицейский пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Знаете, я нахожу очень странным, что вы так описываете Вильоне. Называете пацифистом ранее судимого человека.

У меня перехватило дыхание.

— Ранее судимого?

— А, вы этого не знали?

Полицейский перелистал несколько страниц в блокноте, возвращаясь назад.

— Акты вандализма с отягчающими обстоятельствами в Порто Алегре в 2001 году. Сопротивление сотрудникам органов правопорядка в Риме в 2002 году. В том же году был задержан за нарушение общественного порядка и непристойное поведение. Он и другие разделись догола во время проведения международного саммита. Интересно, да? Человек, который жил под одной крышей с вами, провел несколько месяцев в тюрьме. Не под домашним арестом, я в тюрьме. Думаю, вы и этого не знали.

Кто-то обыскивал мою спальню, я видела, как он ходит от окна к окну. Ничего он там не найдет, кроме тоски по прошлому.

— Что же касается его невесты, — продолжал полицейский, — Джулианы Манчини, верно? — то ее раз или два задерживали вместе с Вильоне, но она была уличена еще и в кибермошенничестве. Ее за это исключили из университета. Нечасто можно услышать, что кого-то исключили из университета. Лично я, например, впервые о таком слышу. На данный момент она тоже в розыске. Свидетели утверждают, что ее не было на месте происшествия.

Он выпрямился. Положил блокнот на колено записью вниз, как будто сложил оружие.

— Удовлетворите мое любопытство, Тереза. Скажите мне, чем вы тут занимались все вместе?

— Выращивали оливки. И продавали урожай на рынке.

Мы занимались тем, что воплощали в жизнь утопию. Но этого я ему не сказала.

— То есть вы были крестьянами. А ваш муж, Колуччи, он тоже… как вы это назвали… грамшианец?

— У Берна свои собственные убеждения.

— Объясните поподробнее. Во что он, в сущности, верит?

Во что он, в сущности, верил? Он верил во все, а потом во всем разуверился. Что было дальше, я не знаю.

— Он очень верил в Данко, — сказала я.

Полицейский посмотрел на меня, и в его взгляде блеснуло торжество. Я поняла ход его мысли. Если Берн — последователь Данко, а Данко — ранее судимый, значит, и Берн — потенциально опасный элемент. Зря я ему это сказала, но теперь уже было поздно. Полицейский молчал, ждал, наверное, когда я выболтаю что-нибудь еще, но я больше ничего не сказала. Воздух под лиственницей пахнул увядшими цветами.

— Как он умер? — спросила я наконец.

— Ему раскроили череп. Заступом.

Думаю, он нарочно употребил такое жесткое выражение, чтобы наказать меня за мою неразговорчивость. Я сразу отдала себе в этом отчет, и все-таки в моем воображении успела нарисоваться эта картина: голова Николы, раскроенная заступом. Теперь мне от нее не избавиться.

— Вы уже говорили с его отцом?

— С отцом Дельфанти? Кто-то из коллег сейчас у его родителей. Почему вы спрашиваете?

Я посмотрела ему в глаза.

— Вы что, с ним знакомы?

Сейчас вид у него был беззащитный, как если бы он вдруг понял, что все это время разговаривал не с тем человеком.

— Никола и Берн — практически братья, — сказала я. — Они вместе росли, здесь, на ферме. Вы думаете, что Берн причинил зло Николе, — сегодня утром вы приходили сказать мне об этом, но вы ошибаетесь. Чезаре, его отец, скажет вам то же самое.

Полицейский попросил подождать его здесь. Сидя под лиственницей, я видела, как он отошел на несколько шагов и стал говорить по телефону. Свободное ухо он заткнул указательным пальцем другой руки. Он не стал возвращаться и задавать еще какие-то вопросы.

После этого они ушли. И на ферме опять воцарился безмятежный покой, как утром, только сейчас прибавилось света — была середина дня, и путь к отступлению был отрезан. Я открыла козий загон, коза вышла и стала лениво пощипывать зимнюю траву. Она искала колокольчики, спрятанные среди стеблей.