И даже небо было нашим

Вот почему я считал недели до того момента, когда кончится перемирие между мной и Коринной. Потому что я мог бы любить ее всем сердцем, но только без секса. При условии, что в такой любви будет смысл. Думаю, она тоже все понимала. Понимала еще с тех пор, когда мы жили на ферме, но верила, что сможет меня изменить, исправить. А если она не сможет сама, за нее это сделает привычка. В принципе Коринна была очень решительной, очень уверенной в себе, не было таких слов или такой темы разговора, которая могла бы ее испугать, но об этом, то есть о сексе, как и о моем уклонении от него, она не говорила никогда. Она вела со мной молчаливую, упорную борьбу. Еще пять недель, говорил я себе, потом четыре, потом три, потом перемирие закончится, и в один прекрасный вечер мы снова окажемся все в той же комнате, и Коринна снова будет робко пытаться привлечь мое внимание, а потом спрашивать, скорее у пустой комнаты, чем у меня: «Ну что, пошалим?»

Томмазо поглядел на меня.

— Вижу, я смутил тебя.

— Нет, что ты, — солгала я. — Просто я подумала о том… — Я осеклась.

По его пальцам, которые все это время неподвижно лежали на покрывале и о которых он словно бы забыл, пробежала дрожь.

— О чем?

— О том, что у той или иной пары могут сложиться превратные представления об отношениях внутри других пар. Берну и мне никогда бы и в голову не пришло, что между тобой и Коринной дело обстоит таким образом. Вот и все.

Я налила ему еще вина, он поднес стакан к губам, но перед тем, как выпить, секунду помедлил, как будто ожидая, что винные пары дадут ему силы продолжать рассказ.

— Однажды мы пригласили на ужин родителей Коринны. «Они подарили нам эту квартиру, — напомнила мне она, — да и все остальное тоже. А мы ни разу их официально не приглашали». Я улыбнулся, услышав это определение: официально. Как это было типично для родителей Коринны. Такие люди четко соблюдают разницу между официальным приглашением и неофициальным.

Перед этим визитом Коринна не находила себе места от волнения. Раз десять спрашивала, что я планирую приготовить: можно было подумать, что у нее кратковременная амнезия. Я догадался, что она сильно преувеличила мои кулинарные таланты, когда рассказывала обо мне отцу. Возможно, намекнула, что в «Замке сарацинов» я исполняю обязанности шефа, или кого-то в этом роде, хотя прекрасно знала, что в «Замке» меня не подпустили бы к плите на пушечный выстрел. Я не стал ругать ее за это. Она была на последнем месяце беременности, и ее мучили судороги в ногах. Казалось, она постоянно находилась на грани нервного срыва.

Она два раза ходила в магазин, сначала за бумажными салфетками — те, что были у нас дома, имели жалкий вид — потом за зубочистками. Как утверждала Коринна, ее отец любил, чтобы после еды зубочистки были на столе.

— А я-то думал, что зубочистками пользуются только невоспитанные люди вроде меня, — в шутку заметил я, но Коринна была не расположена шутить.

— Он пользуется ими очень деликатно. И, по-моему, не тебе об этом судить.

Родители Коринны принесли большой букет белых и розовых цветов. Ее отец протянул мне бутылку красного вина и приказал открыть его немедленно. Я заметил, что на ужин будет рыба, но он в ответ поморщился и сказал:

— Я предпочел бы пить это вино. Сделай одолжение, Томмазо.

Угощение было разве что сносное, но Коринна расхвалила его до небес. А ее родители, полные снисходительности, тоже осыпали меня комплиментами. Чтобы не слушать все это, я без конца сновал между столом и плитой, делая вид, будто очень занят. В какой-то момент я встретился взглядом с отцом Коринны. Он улыбался, но многозначительно, заговорщически, словно говоря мне: на что только мы не готовы ради нее, верно? Должен сказать, его безмолвное послание мне понравилось: это было по-мужски. В известной мере это означало, что меня признали. Потом он сказал:

— Позавчера мы были в ресторане со звездой «Мишлен», который недавно открылся в центре. Вот где действительно изысканная кухня. Возможно, тебе стоило бы послать им резюме.

— Меня устраивает теперешнее место работы, — ответил ему я.

Этот ужин был не только проявлением благодарности: чем дальше, тем больше он превращался в нечто вроде церемонии вступления в должность, героем которой был я. В какой-то момент мать Коринны с озабоченным видом потрогала мое лицо, так, будто давно уже хотела это сделать. И обещала, что попросит у подруги, специалистки по лекарственным травам, средство для очень тонкой и сухой кожи, как у меня.

И наконец, папа Коринны изобразил восторг при виде того, как я удерживаю в руках по нескольку тарелок. Он стал умолять меня научить его этому фокусу и сделать круг по гостиной с тарелками в руках.

— Наверное, впервые в истории дипломат удивляется способностям официанта, — сказал я Коринне, когда они ушли.

Она все еще сидела за столом, сметала крошки в ладонь.

— Я всегда говорю: ты себя недооцениваешь, — произнесла она с ноткой грусти, как будто только сейчас поняла, чего ей не хватало весь вечер.

— Если бы ты чуть меньше восторгалась мной, я бы тебе даже поверил.