i c9f346a077dd1b7f

запятнать ее ложью. Он просто сказал: “Я не хочу говорить об этом. Со мной все

хорошо”. Он нашел утешение в словах. За два дня, он, должно быть, говорил их сотню

раз, повторял их до тех пор, пока они не стали единственными словами, что он знал.

Но даже эти слова не были полностью правдой. Он хотел поговорить об этом, но

только с Сореном. И с ним не было все хорошо. “Хорошо” не смогло бы даже близко

описать блаженство, которое он испытывал в ту ночь, когда Сорен растерзал и оставил

его безжизненно лежать там под сенью звезд. У Кингсли не было слова для этого,

кроме, возможно, “Бог”. С ним не было все хорошо. Он был Богом.

117

Принц. Тиффани Райз.

И Сорен был Богом и Кингсли поклонялся ему и боготворил его. Но его заперли

в лазарете, без разрешения выходить и принимать посетителей. Он предполагал, отцы

надеялись, что изоляция заставит его раскрыться и рассказать о том, что произошло.

Вместо этого, вынужденное одиночество лишь укрепило его решимость сохранить в

секрете ту ночь. В любом случае, у него не находилось слов, ни на английском ни на

французском языке, чтобы объяснить случившееся с ним, чтобы хотя бы кто-нибудь

понял. Между ним и остальным миром выросла стена. Священник, бабушка и

дедушка, остальные ученики сказали бы – изнасилование. Но Кингу лучше знать. Он

побежал, потому что хотел, чтобы его поймали. Он позволил себя раздеть и

изнасиловать. И когда он сдался Сорену, именно в этот момент он стал собой.

- Кингсли, пожалуйста. S’il vous plaît…

Бабушка Кингсли нежно положила руку на не ушибленную сторону его лица. Он

улыбнулся на ее попытку говорить на французском. Его тронуло то, что она пыталась

разговорить его на его родном языке, но он все равно ничего бы не сказал. На вторую

ночь, в лазарет вломился его друг Кристиан. Кингсли проснулся от легкого сна,

обнаружив своего одноклассника, глядящего на него с ужасом в глазах.

- Все не так плохо, Кристиан. - Кинг улыбнулся и зевнул, а Кристиан только

смотрел.

- Ты выглядишь… как ты вообще еще жив?

- По Божьей милости, mon ami.

- Кто это с тобой сделал? Скажи, чтобы я мог пойти убить его и вернуться к тебе

с его сердцем на блюде.

Из-за преданности Кристиана, его дружбы и ярости, Кингсли хотелось погладить

того по голове, как верного пса. Хороший мальчик.

- Я в порядке, Кристиан.

- Ты не выглядишь в порядке.

Кингсли повернулся и улыбнулся красивому юному Кристиану, который теперь,

казался другом из далекого прошлого.

- Я еще никогда не чувствовал себя лучше.

Сказанное не было ложью.

Умиротворение, что он чувствовал, продолжалось до тех пор, пока он не

вернулся в дом бабушки и дедушки в Портленде, и его окружила реальность

отсутствия Сорена.

После того как завершилось то, чем бы это у них не было, Сорен ушел и оставил

его там на земле. Кингсли не возражал. Это было именно то, чего он хотел, чтобы его

118

Принц. Тиффани Райз.

оставили наедине со своими ранами, со своей любовью. Он любил то, что Сорен

растерзал его, но он не хотел, чтобы Сорен увидел его растерзанным.

Оставшись один, он собрал свою потрепанную одежду. Кингсли закашлялся и

его вырвало - весь его ужин, смешанный с кровью, остался на земле. Он плакал,

пытаясь встать, но в итоге, вновь и вновь тяжело приземлялся на колени. Кингсли

сдался после третьей попытки идти и пополз через лес, обратно в школу, рухнув на

крыльце часовни. Отец Генри нашел его там и, приложив каждую крупицу силы,

оставшейся в старике-священнике, поднял его и понес в лазарет.

- С тобой все в порядке, сынок? - спросил отец Генри. - Сынок? Кингсли, ты

смеешься?

Но теперь, дома, в часах езды от Сорена, который еще был в школе, Кингсли

чувствовал, как начинают закрадываться в душу сомнения, страх. Действительно ли

это произошло? Да, у него были заживающие раны, доказывающие это. Но произошло

бы это снова, вернись он обратно? Что же произошло?

Секс. Вот что произошло. У него никогда не было секса как тот прежде, и, если

они собираются сделать это снова, им придется найти способ делать это, не причиняя

Кингсли внутреннего кровотечения. Эту боль, он лелеял, но он хотел жить, чтобы

трахаться снова и снова. И секс... это лишь малая часть того, что произошло в тот

день.

Сорен… У Кингсли появилась привычка писать это имя на клочках бумаги.

Затем он зажигал спичку и улыбался, пока имя сгорало. Ритуал утешал его. Он видел в

часовне задумавшегося и склонившего голову Сорена в свете маленьких свечей. Вот

поэтому сжигание имени Сорена по ощущениям было как молитва. Сорен… познать

это имя казалось гораздо более значимым, более значительным, чем даже секс. Все в

школе называли его Стернсом, кроме священников, которые называли его мистером

Стернсом. Его звали Маркус. Все это знали, хотя никто не смел произносить это вслух.