И ад следовал за ним: Выстрел

Отца мне не хватало всю жизнь, а дед мне позванивал, и мы иногда встречались. Жил он в квартирке на окраине, каждое утро спускался в продовольственный магазин и покупал там сто граммов свежей любительской колбасы (потому и приходил каждое утро), привязанность к которой пронес через всю нелегкую жизнь, включая гражданскую, финскую и Отечественную войны. Все продавщицы приветливо встречали старичка, снисходительно реагировали на его незамысловатые комплименты, не подозревая, что его еще навещают располневшие генеральские вдовы и премиленькие приятельницы его сына, исчезнувшего во мраке «холодной войны».

Правда, с годами его окутывала лень и тоска, посему он предпочитал терпеливо кайфовать с колбасой в одиночестве, обмазав себя духами «Красный мак» (подарок его последней пассии с дореволюционным стажем), листать мемуары Казановы (почитал его, как величайшего писателя мира), и тихо засыпать в честерфильдовском кресле, подаренным сгинувшим сыном. А я, скромник, уже после смерти деда (не забывая его) с завидным упорством наращивал число пивных заводов, разумно вкладывая капиталы в другие отрасли. Со временем обзавелся двумя коттеджами на родине, квартиркой в Венеции (черт меня дернул сунуться в этот утопающий в вони город!) и сравнительно скромным шато в районе Барбизона, все это успокоило меня в плане, так сказать, стабильности срамного капитала. Так и жил себе, поживал. Друзей у меня было мало, иногда встречался я с Борькой, сыном Николая Ивановича и Клавы-Мохнатой-Руки (так прозвал ее отец в честь ее всесильного Папы с госдачей за зеленым забором). Клавка — подруга Риммы, и именно мои родичи познакомили Колю с Клавой, что вылилось в законный брак. Соответственно Коля взлетел вверх по служебной лестнице, он тоже временами функционировал за бугром вместе с отцом, в одно время они и исчезли из поля зрения. Еще в детстве родители брали меня в гости к Челюстям (кличка отца), там я поглощал «наполеон» в исполнении Клавы-Вырви-Глаз (я старался не отстать от папаши и тоже клеил ярлыки). Борька был младше меня на несколько лет, но вполне вменяем и остроумен, хотя и падок на иностранные слова. Так, однажды в контексте обсуждения запретных тем он приобщил меня к слову «тестостерон», утверждая при этом, что у него повышенная любвеобильность, поскольку он регулярно ест высушенные экскременты бегемота, насыщенные тестостероном и купленные по большому блату.

Годы катились чрез наши большие и малые революции, но исчезнувшие отцы не возвращались, их судьба оставалась Великой Тайной. По законам Монастыря служебные вопросы в семьях не обсуждались, но однажды Борька сообщил мне, что его отец погиб. Меня это событие потрясло, ибо до сих пор подобных случаев не было и, главное, что же стряслось с моим отцом? Мама переживала все это безмерно, однако папины коллеги приказали не волноваться, уверили, что он в полном порядке и даже жаждет выбрать время и вырваться в отпуск на озеро Байкал, где любимый сын развернет рыбалку на омуля. Прошло еще несколько лет, Борька поражал меня кремневым антиамериканизмом и видел за каждым углом зловещую руку ЦРУ, он был глубоко убежден, что еще со времен ленд-лиза американцы экспортировали к нам не только «боинги» и свиную тушенку, но и белых тараканов-мутантов, которых до сих пор никто не может отловить. Однажды он вызвал меня на совершенно секретный разговор и объявил, что его отцу посмертно дали звезду Героя и даже поставили бюст в каком-то таинственном месте, где обучали нелегальных разведчиков. Это известие всколыхнуло: а что же стряслось с моим папой? Если он жив и функционирует, то почему не приезжает домой? Ну, а если он переселился в мир иной, то почему от нас это утаивают?

Глава тринадцатая, стенания Павлушки из племени молодого, незнакомого

В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.

Николай Гумилев