i aac1e39a59aada53

   Топаем вдвоём за дровами. Напарник... ну естественно - Добробуд! Это судьба... Парень насторожено косится. Пытается сделать злобно-пренебрежительное выражение лица на морде.

   Сейчас будет "честь предков" отстаивать. Выступать по теме: "а вот мой папенька - хороший!". Вот чтобы я возражал! Но он же продолжит: "а твой - дерьмо". И тут мне придётся физкультурно вбивать в него "дружбу народов". Вбивать - "в бубен". Или правильнее - "в торец"?

   Собственно говоря, именно здесь и проходит граница между патриотизмом и национализмом.

   "Я люблю тебя, Россия" - патриот. Закономерно, справедливо, обоснованно...

   Увы, "от любви до ненависти - один шаг" - международная любовная мудрость.

   Куча народу, не промыв глаз и ушей, этот шажок делают и спросонок орут: "А вы все - падонки!".

   Избыточно обобщающее утверждение. Пошла пропаганда розни. Этнической, конфессиональной... Здесь - родовой. "Слава Колупаям!" - допустимо, "Геть клята Рябина с ридной Колупаевщины!" - наказуемо.

   Может, ему профилактически морду набить? Пока он ещё акустику загрязнять не начал? Сразу поленцем по темечку для скорости? А то - холодно. Эти подростково-собачьи прелюдии... В форме облаивания, обрыкивания и обвизгивания...

   Я так и не нашёл пары связанных жердей чтобы торчали у торца поленницы. Просто выбрал приглянувшуюся, забрался на штабель дров и уже подкидывал на руке подходящее "воспитательное" поленце, когда из-за угла штабеля вывернулся седобородый хрыч. В продранном тулупе, свороченным на ухо малахае и с железной клюкой.

   Ага, сторож прибежал. Как это мне знакомо, как оно мне всё надоело, за восемь веков - ничего не изменилось... Не изменится. От дня нынешнего до века грядущего. Но попытаться нужно, прямо сейчас:

   "Сегодня самый лучший день,

   Пестреют флаги над полками.

   Сегодня самый лучший день.

   Сегодня битва с дураками".

   Сторож орёт, заводя себя всё более громким визгом, всё более сильными выражениями. Машет клюкой на Добробуда. Тот, с охапкой поленьев у груди, испугано отступает, запинается, грохается на задницу в снег. Сторож вскидывает клюку. Бить, наверное, не будет. Если будет - не сильно. Так только, "для науки".

   Ну что за страна?! Ну что за народ?! Безудержное служебное рвение. "Бдеть, переть, не пущать". А посмотреть? А подумать? Ведь по этому Колупаевичу видно - парнишка не из простых, на дровяного воришку... - не типичен. Просто спросить - нельзя? Теперь вот прыгать придётся.

   "Пусть болит мая травма в паху,

   Пусть допрыгался до хромоты...".

   Спрыгиваю у сторожа за спиной. Тот разворачивается как есть: клюка - поднята, глаза - вылуплены, борода - заплёвана, речи - матерные. Укладываю поленце на ладонь левой, левую - к его лицу. Толчком правой пропихиваю поленце по ладони левой - к его носу.

  -- А-ах!

   И - сел. На Добробуда. Тот... визжит, пищит и поленьями гремит. Не прекращая звучания, переходит к движению: выворачивается, выскабливается из-под сторожа, подымается. Медленный парнишка. Но цепкий - дровишки так и не отпустил.

  -- Дядя, мы - новые княжие прыщи. Все обиды - ко второму ясельничему Мончуку. А ты кто?

  -- Я? Я... эта... Я княжий слуга! Я самого светлого князя...!

  -- Цыц. Вот он (тыкаю пальцем в Добробуда) - боярский сын. Сын столбового боярина из славного града Пропойска. Ты ему только что слов разных наговорил. Про его матушку, про батюшку и про прочую высоко-боярскую родню. Знаешь сколько, по нынешним временам, стоит так поругаться? По "Уставу Церковному"? А нынче ещё и пост. Иван Златоуст сказал, а князь Роман подтвердил: "Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева...". А ты на боярича со злом, да с необузданным языком... Прикидываешь, какого размера на твоей спине "отложение гнева" произойдёт?

  -- Не... Дык... чего ж... я ж... И чего?

   Вменяем и конструктивен - можно не бить.

  -- Вставай, отнесём дрова - печь в гриднице протопить надо.

   Набираем дров, топаем в казарму. По ходу выясняется, что дядя - не только дровяной сторож, но и истопник. Смысл... Вполне наш, исконно-посконный: "Кто что охраняет, тот то и имеет". Кончатся дрова, топить нечем станет - истопнику бяку сделают. Вот он и сторожит... "исходное сырьё для актуализации своих трудовых навыков". Топит он печи в шести помещениях, а клюка у него - не клюка, а здоровенная кочерга. Бить всяких татей и охальников - удобно, а вот таскать с места на место...

  -- Дядя, а ты бы выпросил себе по кочерге на каждую печку. Не таскался бы с ней туда-сюда. Удобнее же.

  -- Э... Это ж скока будет? Ещё пять... этих... Не... не дадут.

   Специфическая форма "проклятия размерности". Как будет четыре "этих" - понятно: четыре кочерги. А вот пять... Кочергов? Кочерг? Кочергей? Этот вопрос бурно обсуждался даже и в 20 веке, в эпоху Советской России, в тогдашних госучреждениях. Грамматическое решение проблемы правильного поименования пяти "этих" - человечество так и не нашло, актуальность отпала вместе с печным отоплением.

   Красимил истопнику обрадовался - аж розовым малость подёрнулся. Оставил дядю печку топить, а сам повёл нас на кормёжку.