i_166602c1f3223913

некий Лукеш, жестяник, который услышал про эту иллюстрацию и нарочно

приехал в Прагу купить себе этот номер «Светозара». И он даже не мог

допить пиво, – так жаль стало ему нашего императора, когда он увидел

старичка таким согбенным и растроганным. У Лукаша от этого сделалась

икота, и один из посетителей посоветовал ему съесть горсточку соли из

солонки. Потом, когда у него убили на фронте старшего сына, а второй

вернулся без руки и с выжженными глазами, он повесил эту картинку в

сортире, и его увели жандармы. Теперь он, говорят, в Терезиенштадте.

– А все таки было бы лучше, если бы государи дрались между собою одни и

оставляли своих подданных в покое, – продолжал настаивать Бречка. – Им

не надо было бы даже драться на пистолетах, даже не на саблях, если они

так уж боятся крови. Они могли бы просто устроить французскую борьбу или

борьбу вольным стилем, как наши борцы Шмейкаль и Фриштенский, и это было

бы очень даже хорошо.

– Нет, брат, это не годится, – чистосердечно ответил Швейк. – Если

государи затеяли между собою склоку, то она может быть разрешена только

в честном бою, в котором нельзя жульничать и в котором должно принимать

участие столько людей, что они не могут сговориться ни в одном

мошенничестве. Когда я был в госпитале, рядом со мной лежал некий Пети

Шкура. Он был артистом варьетэ, салонным куплетистом и, если не воровал, то разъезжал по белу свету с бродячим цирком. Он умел делать

изумительные фокусы с картами, глотал шпаги, ел горящую паклю, забивал

себе в рот шестидюймовые гвозди, но лучше всего он умел воровать; помимо

всего, он был еще борцом по французской борьбе. И вот однажды он

рассказал мне свои похождения, и при этом одна вещь крепко засела у меня

в памяти. А рассказал он мне приблизительно вот что: «Я в ту пору

путался с некой Анной Чадовиц, и был у нас ребенок. Это была очень

красивая женщина, графского рода, дочь какой то немецкой княгини, но

последнее время она занималась в Иозефове проституцией. Ну вот, я везу

точильное колесо, а она – колясочку, и мы таким манером путешествуем из

Ичина, в Турнов. Там она меня чем то разозлила, так что я оставил

точильное колесо вместе с нею на улице и был таков. И поверишь ли, дружище, что я встретил ее только три года спустя на большой дороге за

Краловице под Плзеном? Я сбежал от нее в Нову Паку, а там был некий

Шимек со своим цирком, и он сразу принял меня к себе в труппу как

неуязвимого индийского факира, укротителя тигров и короля джунглей. Но в

Паке люди тертые, и цирк у нас пустовал: ведь у Шимека были только две

лошади, дрессированная коза и собака, которую я ничему не мог обучить, а

также выступала его жена с ученой обезьянкой. Тогда мы снялись и

переехали в Ново Боузов, потому что Шимек говорил, что там еще никогда

не было цирка, что это, так сказать, совершенно девственный город. Дали

мы первое gala представление, и пришло только несколько мальчишек; дали

второе со столичной программой – и опять только одни мальчишки. Кресла

пустовали, хорошей публики нет как нет. Почесал себе Шимек за ухом, а

потом дал телеграмму в Прагу, поехал сам в Нова Болеславь и привез

вечером из тамошней типографии большие афиши: „Сегодня и ежедневно в

Цирке чемпионат французской борьбы на звание чемпиона мира и на приз в

десять тысяч крон. Борьба продолжается до окончательного „результата“.

Утром мы расклеили эти афиши, а в обед приехали три господина из Праги, которые никому не назвали своих фамилий, а только спросили директора.

Оказалось, что это – чемпионы Германии, России и Португалии. Вечером

состоялась борьба, и я изображал четвертого, „Черную маску“. А наш

ловкач директор, Шимек то, тем временем по секрету рассказал в трактире, что эта „Черная маска“ – один гражданин из Боузова, пожелавший остаться

неизвестным. Вечером цирк был битком набит, так что чуть парусина не

лопнула, и по окончании программы состоялась борьба. Конечно, дружище, у

нас наперед было уговорено, на какой минуте и кто кого положит на

лопатки, но эти негодяи швыряли меня, как тряпку, так что в тот вечер я

уложил на обе лопатки только чемпиона Португалии, а чемпионы Германии и

России так и не поддались. На другой день тот, который изображал

чемпиона России, тоже дал себя победить, и цирк ревел от восторга. На

третий день Шимек объявил – с барабанным боем, как полагается! – что

съехавшиеся на состязание чемпионы вызывают сильнейших людей из Боузова

и его окрестностей бороться с ними на приз в пятьдесят крон. Вот на

вечернее представление приехали даже те, кто жил в трех часах езды от

города, и мне пришлось заложить чемпиону Германии такой галстук, что он

полетел вверх тормашками. А после представления все три чемпиона

напились в трактире пьяными, избили директора за то, что он слишком мало

им заплатил, и в ту же ночь взяли да уехали. Утром колю я за повозкой

дрова, и вдруг директор Шимек зовет меня, чтобы я на минутку прошел к

нему. В повозке сидит какой то незнакомый господин; он встает, подает

мне руку и говорит: „Позвольте представиться: Тухичек, здешний мясник.

Мне очень хотелось бы, господин чемпион, попробовать, какая такая у меня