i_166602c1f3223913

внимательнее и обратился к вольноопределяющемуся Мареку: – Неужели их так и закапывают? Не посыпают даже негашеной известью?

Солдату полагается глубокая могила и сверху негашеная известь – вот, мол, вам, братцы, за ваши труды! По моему, за это дело должно было бы

взяться Пражское бюро похоронных процессий и прислать сюда гробы. Ведь

даже неотесанные доски теплее, чем одна рубашка, в которой их тут

хоронят. А Марек ответил как во сне:

– Хорошо взять либо смоченный брезент, либо густого дерну… А мне, Швейк, этой ночью снилось, будто я поехал домой в отпуск. Мать моя приготовила

вареники, поставила их на стол, и я сел есть. Вдруг приходит наша

дворничиха и говорит: «Барыня, а где же ваш сын?» А меня то за блюдом с

варениками вовсе и не видать. Ну, я вышел, и дворничиха со мной

поздоровалась и спрашивает: «Как же так, молодой барин, вы все еще на

фронте? Все порядочные люди уже либо в России, либо в лазарете. Ведь вам

же, поди, тоже не выстоять?» Швейк, ты веришь в то, что сны бывают

вещие? Я – да! Эта война мне вовсе не по душе, и я наверно стал бы

являться привидением, если бы меня закопали голым и босым. Швейк, не

менее его расстроенный представившейся картиной, вопреки всякой логике

ответил:

– В дерн я, положим, не верю, но с брезентом оно, пожалуй, было бы не

плохо… Так и быть, я тебе намочу брезент то, да сам и сведу тебя на

перевязочный.

Дальше по косогору росла жиденькая березовая рощица. Добравшись до нее, Швейк чуть не вскрикнул от изумления: она была полна солдат. Тут стояли

вперемежку германцы, гонведы, босняки, спешенные драгуны, несколько

команд минометчиков, гусары и пехота с петлицами всех возможных

оттенков. Когда они расположились на отдых рядом с босняками, те

приветствовали их словами:

– Растак вашу душу, скоро идем в атаку, а потом нам выдадут рому. Без

рома нет и атаки.

Спереди доносились непрерывные ружейные залпы и бешеная трескотня

пулеметов; русская артиллерия снова стала обстреливать рощицу шрапнелью.

Но вскоре ее огонь начал ослабевать.

– У них нет снарядов, – шепнул подпоручик Дуб поручику Лукашу, – они

сегодня опять побегут. Мы им поддадим пару.

– Пока что, они еще не бегут, – возразил поручик. – Дело, вероятно, дойдет до штыков. Швейк, – обратился он назад, – не забудь, что ты

ординарец, и держись около меня. А ты, Балоун, смотри, не вздумай удрать

со всеми консервами. Если я буду ранен, ты поедешь со мной в тыл.

У боснийцев оказался прекрасный нюх; не успело солнце склониться к

закату, как за рощицей показались нагруженные бочонками повозки.

Раздавали ром; взвод за взводом подходил со своими флягами к бочонкам, и

кто успевал выпить и подойти еще раз, получал вторую порцию. Действие

рома не замедлило сказаться. Настроение значительно поднялось, матерная

ругань босняков так и висела в воздухе. Германцы запели «Ich hatt’ einen Kameraden»^*1 <#t1>* , а у чехов один совсем охмелевший солдат встал и, держась за березу, принялся орать:

Где под Краcником, у Сана,

Бор дремучий встал,

Мертвых братьев непрестанно

Мчит бурливый вал.

Я от дома гак далеко…

Ах, слеза туманит око…

Ворочусь ли я туда?

Сердце шепчет: никогда!

– Ну, ну, не голоси, как старая баба! – заметил кто то сзади и сдернул

певца на землю.

Когда стемнело, раздалась команда: «Вперед! Вперед!» – и вся масса

пришла в движение. Люди, скотски пьяные, шли во славу императора умирать

за родину. Они находились в таком состоянии, о котором «Пресс бюро»

писало: «Наша армия возбуждает всеобщее восхищение своей доблестью и

беспримерной самоотверженностью. Она героически и стремительно бросается

в атаку, полная высокого воинского духа».

А этот «дух», которым высшее командование наполняло своих доблестных

воинов, вырабатывался на всех винокуренных заводах от Судетских гор до

Адриатического моря холодным и горячим способом из картофеля. И господа

винокуренные заводчики так шибко зарабатывали на этом продукте, который

они поставляли правительству для одержания победы над врагом, что после

войны, покупая себе новые заводы, дворцы и имения, они могли говорить: – Все это – плоды военного энтузиазма и воинского духа.

Винные пары дурманили мозг и ослепляли глаза; ничего на свете не

казалось страшным, всего можно было достигнуть – алкоголь действовал во всю.

Неровными, ломаными, волнообразными линиями наступающие лезли на врага, подгоняемые нечеловеческими криками:

– Вперед! Вперед!

Пули вокруг жужжали и свистели, все пронзительнее и ниже, словно

невидимые мухи, с мягким «ти юу, ть фи юууу» у самых ушей, так что Швейк

невольно отмахнулся:

– Отстань, проклятая!

– Вперед! Вперед! – раздалось где то совсем недалеко за ним, и он узнал

голос капитана Сагнера.

– Вперед! Вперед! – крикнул также откуда то сзади поручик Лукаш.

Швейк оглянулся, но не увидел ни одного знакомого; вокруг были все

только чужие лица. Какой то толстый, здоровенный германец заметил

обращенный назад взор Швейка, подтолкнул его локтем и злобно и

саркастически проворчал:

– Тебе, поди, тоже хотелось бы держать фронт сзади? Как бы не так, любезнейший! Это только для господ офицеров!

– Не в том дело, камрад, – ответил Швейк. – Но так как я ординарец, то и