i_0e02284c13ff104d

- Да. В сорок лет.

- Хуяссе! А ты откуда знаешь?

- Рассказали.

- Да ладно пиздеть, Тёмыч, хуйня это всё.

- Артур, прекрати, пожалуйста, материться и спроси у Вадимовны, если не

веришь.

Артура не нужно было дважды просить сделать что-нибудь необычное. Когда

мы зашли в кабинет литературы, он подошёл к учительскому столу. У меня

ёкнуло в груди, потому что я подумал, что он спросит сейчас не только

про возраст, но и про болезнь Николая Васильевича, но Артур только хотел

напугать меня:

- Скажите,- сказал он с театральной паузой, рассчитанной исключительно

на меня,- а Гоголь во сколько лет умер?

- Я не помню точно, но, кажется, года в сорок два - сорок три. А что?

- Нет, ничего, просто интересно.

Вадимовна проводила Артура удивлённым взглядом, я же победно посмотрел

на него: мои слова подтвердились! Впрочем, подтвердились ведь не столько

мои слова, сколько слова мамы. У меня никогда, наверное, не будет

возможности узнать истинную причину смерти Гоголя, но если часть

информации верна, значит, остальное тоже должно быть правдой.

Я решил, что нужно бороться с этими нездоровыми проявлениями, что

оказалось не так-то просто. То есть не то чтобы очень сложно, но они всё

время побеждали. Вечером того же дня я лежал в постели и думал обо всём, что так стремительно происходило в моей жизни. Наша дружба с Артуром, мамины подозрения, что он замешан в каких-то штучках, её опасения, что

если он не превратит меня в курильщика, то непременно научит чему-то

другому, и все эти ночные приключения, которые так опасны для здоровья.

И Артур, лизнувший меня в лицо,- зачем, интересно, он это сделал? Можно, оказывается, делать это руками. И тогда не обязательно готовиться ко

сну, вспоминать свинопаса и надеяться, что тебе снова приснится, как ты

стоишь в кругу фрейлин, он медленно приближается к тебе, а ты не

шелохнёшься, потому что ждёшь, боишься, но хочешь, чтобы он был ближе, близко-близко…

Я решил - ладно, если я попробую один раз сделать это сам, то не умру

тут же на месте, ведь даже Гоголю потребовалось сорок лет, чтобы эта

болезнь сгубила его, а в моём состоянии ждать сна было бессмысленно.

Всё произошло на удивление быстро, я даже не понял, что сделал, чтобы

добиться того результата, которому обычно, как мне казалось, предшествовали долгие часы сна. Я включил настольную лампу (зажигать

люстру не решился), чтобы посмотреть на результат ложного удовольствия.

Раньше ведь я не видел ничего, кроме пятен на простынях. Увиденное мне

не понравилось, я почувствовал себя грязным, как будто кто-то

высморкался мне на живот. Я достал носовой платок, вытерся и решил, что

это больше никогда не повторится.

На следующий день я снова лежал в темноте и думал, что, может, два раза

- это ещё не болезнь…

Через неделю я понял, что обратной дороги нет. Что я пошёл по стопам

великого русского писателя, чей вклад в советскую культуру неоценим, но

пошёл, к сожалению, отнюдь не по писательской стезе. Только одна мысль

утешала меня: до сорока лет было далеко. Может быть, за это время

болезнь пройдёт сама собой или от неё придумают какое-нибудь лекарство.

Я решил, что если не получится совсем избегать этих “делишек”, то можно, по крайней мере, стараться делать это как можно реже. Тогда, наверное, мне удастся дотянуть до пятидесяти, а там уже, кто знает, не исключено, что старые люди вовсе не страдают этим пороком.

Для начала я подумал, что раз это удовольствие запретно, надо не просто

ограничить себя в частоте, но создать некую систему, которая привязала

бы мои действия к чему-то другому. Систему поощрений за хорошие дела. Я

решил, что буду заниматься этим (мне было неприятно даже про себя

пользоваться терминами, услышанными от Артура) только в те дни, когда

получу пятёрку в школе.

Учителя должны были удивиться моей резко возросшей активности - я первый

поднимал руку, старался отвечать на все вопросы и всегда быть у доски, даже когда не был уверен в том, что знаю предмет (в конце концов, если я

получу пятёрку, это хорошо, а если нет, то хуже не будет). Но потом

настали выходные, и мне пришлось думать, за что я могу себя наградить в

воскресенье. Тут пришла очередь удивляться маме, потому что я перемыл

всю посуду и сам вызвался убрать квартиру без её настойчивых

напоминаний. Жить в таком режиме было сложно. Несмотря на то что я

учился хорошо, я не привык читать все заданные параграфы по всем

предметам, обычно выбирая только те, по которым могла быть контрольная.

После двух недель усиленной учёбы (“Чел, ты чё, академиком решил

заделаться?” - спрашивал Артур) я решил, что четвёрки тоже достойны

поощрения. Всё это было утомительно, а самое главное, мучительно в те

дни, когда я не получал никаких оценок, потому что меня не вызывали к

доске и ни по одному предмету не было контрольной. Конечно, я думал, что

если я получил две хорошие оценки вчера, то сегодня я могу использовать

одну из вчерашних. Но если два дня подряд были безоценочными, вечером я

долго ворочался в постели, а потом скрепя сердце принимал решение, что

иногда можно и отойти от принятых правил ради простого удовольствия.