i_0e02284c13ff104d

прямые сильные сосны передо мной и думал о том, что завтра снова

останусь один. Никто не будет учить меня плавать, гулять со мной по

лесу, рассказывая немного занудные, но такие настоящие истории. Ира

наверняка приедет на свою дачу и станет глядеть с презрением и

манерничать, и не найдётся никого, с кем можно было бы гордо пройти мимо

её ворот, демонстрируя, что есть на свете люди, для которых я важен.

Мама перестанет быть доброй и начнёт наказывать меня за проступки, на

которые здесь смотрит сквозь пальцы. Один. Даже если и случаются в жизни

проблески счастья, всё равно они так коротки, и рано или поздно снова

остаёшься в одиночестве, что бы там ни говорила мама о мифических

единомышленниках, которые со временем непременно объявятся. Я накручивал

себя, рисуя безрадостные картины одинокого существования, и окончательно

расстроился, тут ко мне подсел Боксёр:

- Ты чего такой тихий, Артёмка?

- Я? Не знаю.

- Случилось чего? Чего ты куксишься?

- Не знаю.

Эти вопросы, заданные так искренно, не вызывали во мне отторжения или

желания отделаться от Боксёра, наоборот, хотелось, чтобы он продолжал

меня расспрашивать и я был бы вынужден что-то ответить ему, хотя и не

знал, что именно.

- Из-за плавания расстраиваешься? Ну, чего тут? Будешь плавать, как

чемпион, время просто нужно. Я-то, конечно, с детства плаваю, потому что

рос в деревне, но зато что-то другое не сразу получалось. Да, собственно, чем ни занимайся, всё сноровка нужна, а она быстро не

приходит. Без труда, как говорится…

- Нет. Не из-за плаванья… - вздохнул я.

- А что тогда? Мама наругала?

- Нет, не ругала…

- М-м. Ну, не знаю тогда, что и думать. Не хочешь говорить, значит, чего

такой мёртвый?

- Уезжать не хочется.

- А-а, вот оно что,- протянул Боксёр немного озадаченно,- ну а что

такого? В школу-то ещё не скоро. Ещё три месяца будешь на даче

прохлаждаться, с дружбанами там со своими на великах гонять!

- Они мне вовсе не друзья.

- Ну всё равно не один.

- Нет. Там буду один.

- А тут-то что? Тут вообще никого нет с тобой играть. Все соседи

бездетные. А там, ты же мне сам говорил, есть с кем время проводить.

Тут во мне что-то взорвалось, вырвалось, выплеснулось, как пар из

кастрюли, но не сильно, а лишь немного приподняло крышку и снова

опустилось. Мне хватило сил только прошептать: - Там вас не будет.

Боксёр не был готов к такому признанию, но быстро справился со смущением: - Во-первых, сколько можно тебя просить мне не выкать? Ты как не

родной… Во-вторых, чего ты так насупился. Я же буду приезжать каждые

выходные, пойдём с тобой на озёра, а потом, ближе к осени, за грибами.

Чего ты такую трагедию развёл, как будто на войну уезжаешь. Ну! Ладно

тебе, перестань, а то я тоже расстроюсь.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе. Я уткнулся носом в его подмышку, и слёзы сами собой полились из глаз. Мне было стыдно, что я веду себя, как девочка, и от этого хотелось плакать ещё больше. Он ничего не

говорил, просто сидел рядом, обняв меня, и в какой-то момент я уже не

понимал, плачу ли я от того, что скоро всё закончится, или от счастья, что я, наконец, не один, а под защитой большого, сильного и нежного мужчины.

Тем летом умерла прабабушка, мать моего деда. Я почти не знал её, потому

что она не одобряла женитьбы сына. Бабуля проговорилась однажды (когда

была не в настроении), что баб-Аня, как мы все её называли, считала

невестку выскочкой, белоручкой и воображалой, кроме того, ей не

нравилось, что бабуля похожа на еврейку. С тех пор прошла целая

вечность, но отношения так и не заладились. Единственным моим

воспоминанием о баб-Ане были её морщинистые мягкие руки (пахнувшие

нафталином и старой одеждой), трепавшие меня по волосам, пока я сидел у

неё на коленях в один из редких семейных сборов.

Она жила в коммуналке в центре города и была достаточно старой и

одинокой, чтобы её смерть никого не расстроила. Её не менее древняя

соседка, имевшая, впрочем, виды на прабабушкину комнату, позвонила сразу

после нашего возвращения из Карелии и сообщила печальную новость. Я

должен был ехать на дачу к бабуле, но упросил взять меня на похороны и

вывоз наследства, аргументируя это тем, что я уже достаточно взрослый, ничего не боюсь, обещаю вести себя хорошо и вообще буду полезен, особенно при погрузке вещей. Мама была против, но Боксёр снова принял

мою сторону, заявив, что “ребёнок должен привыкать к жизни”.

Похороны были скучными. Мы долго блуждали по городскому крематорию, большому жёлтому зданию, похожему на табачную фабрику, пока не нашли

нужный зал. По коридорам озабоченно сновали строго одетые люди, обстановка была скорее суетливой, чем торжественной. Прабабушка лежала в

гробу, обтянутом голубой тканью с золотыми узорами, стоявшем на

постаменте, оказавшимся впоследствии механизмом, отправившим её в

небытие. Женщина в коричневом костюме несколько театрально попросила

присутствующих попрощаться с покойной, после чего бабуля, мама и я

(Боксёр стоял в стороне) по очереди поцеловали прабабушку в лоб.

Я никогда не видел покойников, а уж тем более не целовал их. Мне

казалось, они должны были иметь зловещий вид и слегка пованивать, но