Гвардеец

Глава 33

Мы проехали махонькую, дворов в десять, деревушку, построенную возле узкой полоски воды – не то ручья, не то речушки. Две женщины с платками на головах, в длинных домотканых рубахах на мостке полоскали белье и не обратили на нас внимания. Должно быть, проезжих тут и без нас хватало. Чуть поодаль мальчонка лет пяти ожесточенно натирал песком черные, как смертный грех, чугунки. Больше никого не увидели – сенокос был в самом разгаре.

– Эй, девоньки, – приосанившись, выкрикнул Михайлов, – мы в Псков правильно едем?

Одна из женщин, помоложе, оторвалась от стирки, махнула рукой в направлении дремучего леса, видневшегося километрах в двух от деревеньки:

– Туды езжайте. Все прямо и прямо до самой Боровни, а там спросите.

– А что за Боровня такая?

– Деревня это, – явно удивившись вопросу, ответила женщина. – Большущая!

Понятно, для кого-то и село – город. А для такой глухомани и подавно. Я вообще поражался столь малой заселенности этого края. Можно проехать приличное расстояние и не встретить ни одной живой души.

– А попить молочка холодненького не найдется? – поинтересовался Чижиков.

– Дашь копеечку, я тебе цельную крынку налью, – по-деловому сказала женщина постарше.

Она вытерла красные, покрытые цыпками руки об рубаху, поправила платок и вопросительно уставилась на нас.

– А даром? – вступил в разговор Михайлов.

– Даром водички могу из колодца плеснуть. Надоть?

– Не, – замотал головой Чижиков. – Неси молоко, будет тебе копейка.

– Не обманешь?

– Вот те крест!

– Ванятка, – окликнула она мальчишку.

– Что, мама?

– Сгоняй в погреб, принеси молочка путникам.

– Бегу. – Пацан помчался так, что только босые пятки засверкали.

Принесенное молоко оказалось холодным до ломоты в зубах и вкусным. Даже драгунский прапорщик, крививший дотоле нос от жидкостей, не содержащих спирта, с удовольствием приложился к крынке, смачно сглотнул, размазал пролившиеся капли по шикарным усам и одобрительно крякнул.

– Храни вас Николай-угодник, – напоследок сказала пожилая женщина, когда мы, расплатившись, двинулись дальше.

Песчаная светло-желтая дорога проходила сквозь бор изумительной чистоты – одни только сосны да лесной «ковер», сложенный из опавших иголок и шишек. Высоченные ровные деревья стояли плотными рядами, как гвардейцы на параде. Верхушки покачивались в такт ветру, изредка доносился звонкий перестук дятла и пение невидимых птиц.

По небу бежали облака, оставляя на земле прохладную тень. Только что голову напекало солнышко, и вдруг раз – ты в середине темного пятна, которое стремительно несется вперед. Проходит несколько секунд – и вновь яркий свет и жара.

Мои парни ехали впереди, драгун тащился, чуть отстав. Он уронил подбородок на грудь и сладко дремал, изредка открывая глаза, когда приходилось преодолевать препятствие.

Я завидовал его безмятежности. С другой стороны, он «прогудел» на первом этаже новгородского трактира всю ночь и теперь добирал потерянный сон. Похоже, невесте придется еще с ним намучиться. Личности вроде него с трудом поддаются семейной «дрессировке».

Михай по-прежнему оставался нелюдим, держался обособленно, в разговоры если и вступал, то в самые незначительные, отделываясь односложными короткими фразами. Гренадеры, прекрасно понимая состояние поляка, старались его не задевать.

Карл, более-менее сносно научившийся русскому, с интересом прислушивался к нашим беседам, но не всегда принимал в них участие. Беглая речь давалась ему все же неважно.

Поездку вполне можно было бы назвать приятной, если б не надоедливый гнус. Комариный сезон еще не настал, зато слепни водились в избытке. То и дело приходилось громкими шлепками убивать мерзких насекомых, норовящих укусить в самое неожиданное место.

Дорога разделилась на два рукава – один, узенький, вел к видневшемуся в отдалении погосту. Второй рукав, пошире, накатанный тысячами колес и изрытый копытами лошадей, прямой ниточкой уходил на многие версты без единого поворота.

Местечко для тех, кто упокоился навсегда, выбиралось со вкусом, если можно так выразиться, – тихо, красиво и спокойно. Кладбище выглядело ухоженным, за могилками присматривали – убирали, прогоняли надоедливых ворон и соек, поправляли струганые кресты. Видимо, жители окрестных деревень здесь хоронили родственников и рассчитывали в будущем тоже найти тут последнее пристанище.

– Райское место, – благолепно сняв шапку, произнес Михайлов. – Хотел бы я, чтоб меня похоронили в таком, а не где-нибудь на чужбине.

Он перекрестился.

– А не все ли равно тебе, где гнить? – вяло спросил Чижиков, не разделявший философских настроений собеседника.

– Нет, не все, – недовольно произнес Михайлов. – Здесь все родное, свое. Глаза не нарадуются.

– Это на кресты-то глядючи?