Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

С tabulae ludus дело обстоит по-другому, так как эта игра является подобием битвы, поединка противников[130]. Изобрел ее, как сообщают древние авторы, в Троянской войне Паламед, чтобы занимать воинов и отвлекать отдыхающее войско от мятежей. Игра в кости, напротив, проистекает или из неблагородной страсти, или из неподобающей мужу слабости. Те, кто играет из-за выгоды, могли бы успешнее заняться делами, приносящими большую прибыль, а тот, кто гонится в этой игре за удовольствиями, ленив настолько, что не может найти ничего другого, чем можно развлечься пристойно. Итак, следует отбирать те игры, которые требуют какого-то искусства или, точнее говоря, в которых искусство преобладает, азарт же – менее всего. Конечно, кто-нибудь может вообразить, что искусство присутствует во всем том, что обсуждается в книгах, и, побуждаемый величием автора, не сочтет для себя недостойным делать то, о чем автор посчитал достойным написать. Ведь написал же император Клавдий книгу об игре в кости[131], каковой игрой обычно наслаждаются те, кто только в этом одном и усерден, так что спускают все состояние или растрачивают на это всю жизнь.

Тем же, кому приносит наслаждение занятие литературой, дает отраду разнообразие в чтении и чтение нового устраняет пресыщение старым. Впрочем, есть, видимо, и потребность вообще ничего не делать, оставаясь свободным от всякой работы, с тем чтобы в дальнейшем, отдохнув, быть способным к деятельности и труду. Струна, всегда туго натянутая, обычно разрывается, если иногда ее не ослаблять. Однако для мудреца никакое время не является более деятельным, чем то, когда он ничего не делает, если только может мудрец ничего не делать. Некоторые, как мы узнали, распределяют время таким образом, чтобы в течение суток 1/3 выделить сну, 1/3 – еде и отдыху, остальное время – свободным наукам. Их систему я не осмеливаюсь в достаточной степени осудить, не могу ее и всецело одобрить. Могу и осмеливаюсь утверждать одно: тем меньше времени у нас ускользает в жизни и тем более долгой будет наша жизнь, чем больше времени мы посвятим добрым наукам.

Наконец, коснемся теперь вопроса об уходе за телом. Забота о теле должна быть подобающей, не излишне тщательной, но и не находящейся в полном пренебрежении, а равно в соответствии с обстоятельствами, местом и временем и более всего – с положением каждого. Так, не подобает сидеть на занятиях увенчанным или в короткой одежде, как не подобает идти в военное сражение в ниспадающей одежде с длинными рукавами. Сыну же государя не следует показываться одетым наравне с плебеем в дешевую и убогую тунику или поношенный плащ. С другой стороны, излишняя тщательность и забота об изяществе указывает на изнеженную душу и служит доказательством большого легкомыслия. Однако к юношам надо быть снисходительным и не наказывать их сурово за все их прегрешения. Ведь если юношей как-то не удовлетворить в их слабостях, присущих их возрасту, то пороки их возраста пойдут за ними до старости…

Итальянский гуманизм эпохи Возрождения: Сб. текстов / Под ред. С. М. Стама. Саратов, 1988. Ч. II. С. 71–106.

Пер. и комм. Н. В. Ревякиной

Леонардо Бруни Аретино

Леонардо Бруни Аретино (1370(74)-1444) был одним из наиболее значительных гуманистов первой половины XV в. Он родился в Ареццо и происходил из бедной семьи. Учился во Флоренции; в его духовном формировании огромную роль сыграл канцлер Флоренции и признанный глава гуманистов того времени Колуччо Салютати, учеником которого Бруни себя называл. Когда во Флорентийском университете начал преподавать греческий язык приглашенный по инициативе Салютати ученый из Византии Мануил Хризолор, Бруни оказался в числе его наиболее усердных слушателей. Овладев греческим языком, Бруни много занимался переводами, он переводил Платона (диалоги и часть «Пира»), Аристотеля («Никомахову этику», «Политику»), Плутарха, Демосфена, Эсхина и др. Благодаря этой деятельности Бруни богатейшее наследие древнегреческой культуры становилось в латинских переводах достоянием более широких кругов образованных людей.