Гуль

Сработало. Моя жизнь превратилась в полнейшую задницу, фактически я стал убийцей, я был обречен на то, чтобы всю оставшуюся жизнь искать пищу, рисковать и бояться, что рано или поздно проклятье возьмет надо мной контроль. Но просыпаться, мать его, снова было приятно. Я лишь отсрочил неизбежное, но избавиться от ощущения голода — многого стоило. Я словно выздоровел, избавился от боли, преследовавшей меня долгое время. Я снова дышал.

На следующий день мне позвонила мама. Она была обеспокоена, что я пропускаю слишком много занятий. Прежде я кормил её идиотскими историями: говорил, что помогаю Марку с его проектом. Он запускал сайт, а я писал алгоритмы. С моих слов получалось, что уроки я как бы пропускал, но от этого только выигрывал, тем более Марк обещал заплатить. С Марком мы помирились — он позвонил и попросил прощение. Чем он занимался, и как развивались их отношения с Демидовой, я не знал. После встречи возле клуба мы не виделись. Новые вечеринки Марк не организовывал либо же просто не звал меня. Меня это не тревожило. В первые за долгое время я стал самим собой и мог трезво думать, не отвлекаясь на постоянное влечение. И я использовал это время, чтобы решить проблемы настоящего Тимофея Кононова.

Дабы не расстраивать родителей, я вернулся в школу. Как и прежде за мной больше не замечалось прогулов, а мои оценки стремительно поползли вверх. Как оказалось, зародыши гулей обладают большим запасом энергии и выносливости. Это касалось не только физических данных, но и умственных. Нет, я не стал намного умнее, хотя определенный сдвиг в прохождении материала появился. Качественное же изменение было в количестве часов, которые я мог проводить, находясь в полном фокусе. Раньше меня едва хватало на два урока полной концентрации, а оставшиеся я работал в половину мощности. Раньше я думал, что дело в лени. Якобы мне стало не интересно и всё такое. Но сейчас я понял, что дело было в умственной выносливости. Теперь я мог провести весь день в школе, полностью концентрируясь на каждом предмете. О лени или рассеянном внимании не шло и речи. Почти по всем предметам я самостоятельно прошел программу до конца года и был бы рад сдать экзамены, не дожидаясь последнего звонка.

Москвина тоже ходила в школу, хотя в последнее время всё чаще пропускала. Мы с ней не разговаривали и никогда больше не обсуждали случившееся. Когда она несколько раз пыталась со мной заговорить, я откровенно её проигнорировал. Как-то на уроке программирования, глядя перед собой в экран, она сказал, что от меня по-другому пахнет: «Не гулем». На что я ей ответил: «Москвина, заткнись, пожалуйста!». Дня через три она пришла в школу в совершенно ужасном виде. Бледная, с черными кругами под глазами. От неё пахло гнилой рыбой, она вся тряслась и впервые за всё время не смогла решить задачу. В конце урока повернулась ко мне и едва сдерживая слезы, произнесла одними губами: «Помоги…». К следующему уроку я договорился с Владимиром Матвеевичем, — пересесть ближе к двери. Теперь Москвиной до меня было не дошептаться. Сама захотела стать гулем, потом решилась прикончить и сожрать своего одноклассника, а теперь я должен был помочь ей в совершенно больных отношениях с Игнатом, который хер пойми куда подевался ещё год назад. Спасибо, я пас.

Я возобновил пробежки. Легкий бег меня совсем не нагружал, и я бегал только ради наслаждения. Хорошенько ускорившись, за десять минут я мог пробежать километров восемь-девять. Иногда, задумавшись, я оказывался на дальнем берегу городского озера. Пляжа там не было, да и купальный сезон открывался в лучшем случае через месяц-полтора, но я купался. Из-за произошедших изменений в организме я почти не замерзал. Прохлада ощущалась только когда я оставался в воде больше, чем на двадцать минут. Это чувство было одновременно неприятным — никто не любит мерзнуть в воде — и приятным. Это чувство давало мне надежду, что изменения ещё не стали необратимыми. Что, пока что, человеческого во мне больше.