Грозовое лето

Яныбай Хамматов ГРОЗОВОЕ ЛЕТО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Солнце еще не выглянуло из-за горизонта, и потому Кулсубай не торопился, бросил поводья. Извивавшаяся среди густых зарослей кустарника дорожка круто поднималась на перевал. У слияния Яика и Хакмара Кулсубай остановил, разнуздал, отпустил уставшего коня пастись на заливном лугу, в высоком травостое. Из седельной сумки он достал каравай хлеба, завернутый в полотенце кусок вяленого мяса. Солнце проворно поднималось, припекало горячее, и разомлевший от по-походному грубой, но плотной пищи Кулсубай задремал. Однако он спал недолго, тревога, не оставлявшая всю ночь, разбудила его. Для чего его вызвали в Оренбург? Что ждет его там? Впервые он пожалел, что подчинился властям, приславшим с гонцом повестку. Может быть, умнее скрыться в горах и там переждать безвременье?

Подтянув подпругу, взнуздав коня, Кулсубай уверенно вскочил в седло. Повернуть обратно? Э, была не была… В городе знающие люди хоть растолкуют ему, к какому берегу прибиться.

За перевалом раскинулась безбрежная степь: ни сосны, ни дуба, — лишь в оврагах торчали скрученные ветрами березы, осины. Места привольные, тучные: на лугах необозримые табуны лошадей, стада коров, овечьи отары. Кое-где пышно кустились хлебные делянки. За ними, на обрывистом берегу Яика, надменно красовался церковными колокольнями, минаретами мечетей, темно-зелеными садами Оренбург.

Военная крепость, сторожившая от непокорных кочевников границу Российской империи, с течением времени превратилась в шумный, пыльный торговый город, отправлявший в центральные губернии и за границу гурты скота, миллионы пудов пшеницы. Теперь, похоже, история опять вернула Оренбургу статут военной столицы степного края… По немощеным, ухабистым улицам разъезжали отряды казаков. В лакированных пролетках кичливо восседали золотопогонные генералы с расчесанными бородами, поджарые офицеры в казачьих и общевойсковых мундирах. В клубах пыли тяжело шагала стрелковая рота. Прогромыхала артиллерийская батарея. Промчались на легковых жеребцах башкирские всадники в полосатых бешметах и плоских папахах. Кулсубай был неробкого десятка, но из осторожности прижимал коня к раскаленным беспощадным полдневным солнцем глинобитным заборам и стенам домов с закрытыми ставнями. Всюду в толпе слышалась разноязычная речь: то русская, то башкирская, то татарская, то казахская, то чувашская, то немецкая. В торговых рядах неистово вопили, до хрипоты рядились, сбивая цену, купцы и покупатели.

У Караван-сарая, бывшего до революции Меновым двором, Кулсубай остановил коня, запрокинув голову, залюбовался минаретом, дерзко взметнувшимся в безоблачное, бесцветное от зноя небо, и похожим на шлем богатыря куполом старинной мечети. Привязав лошадь к коновязям, Кулсубай неторопливо вошел через главные ворота во двор Караван-сарая, где, по словам прохожих, находилась резиденция башкирского правительства.[1] К его удивлению, весь двор был забит пешими и верхоконными казаками. «Кто же здесь хозяева? — с досадой подумал Кулсубай. — Башкиры?.. Белогвардейцы?..»

— Меня сюда вызвали повесткой, — объяснил он часовому. — Не знаешь, где тут наше правительство?

— Как не знать! Иди на второй этаж, там покажут…

Кулсубай поднялся по широкой грязной лестнице, огляделся в полутемном коридоре. У дверей крайнего кабинета стояли башкирские джигиты в военной форме, но без оружия. Кулсубай шагнул к ним, прислушался.

— Нет, с этими казаками каши не сваришь!

— Почему? Они же заодно с нами.

— Заодно! — передразнил круглолицый парень в английского образца френче и ботинках с обмотками. — Нашел себе дружков!.. Не видишь разве, как они нагло себя ведут? Дали нашим министрам только семь комнат во дворце, да и то самые темные. А сколько было из-за этого крику! Разве это честно? Помяните мое слово — у нас с ними дело не выгорит.

— Не согласен с тобою, — буркнул в усы приземистый юноша.

— Значит, им веришь?

— Я? Да я…

В дальнем конце коридора распахнулась дверь, вышел военный.

— Тш-ш… Полковник Галин-агай!

Джигиты выпрямились, вытянули руки по швам.

Скрипя начищенными до зеркального блеска сапожками, полковник Галин, молодой, среднего роста, черноусый, неспешно подошел; держался он подчеркнуто небрежно, словно ему ничего не стоило в такие годы выбиться в полковники. Кивнув в ответ на приветствия, спросил отрывисто:

— Зарегистрировались в восемнадцатой комнате?

— Я не зарегистрировался, — вышел из толпы Кулсубай.

Полковник брезгливо оглядел его запыленную, мятую одежду.

— А ты откуда?

— Ахмедин я, Кулсубай. Из Юргашты, Кэжэнский кантон… Отпустил бы ты меня домой, Галин-агай. У меня артель на золотом прииске, все дело остановилось. Я ведь, как видишь, в годах.

— Меня следует называть господином полковником, — ровным тоном, но властно сказал Галин. — Сколько тебе лет?

— Сорок пять.

— В самом соку молодец!.. Служил в царской армии? Званье?

— С японской войны вернулся раненым. А званье фельдфебель. Георгиевским крестом был награжден.