Грозовое лето

— Где дом муллы Ахметфахрея? — Кулсубай остановил мокрого, продрогшего коня.

— Рядом с мечетью.

— Веди разведчиков туда, а я окружу с джигитами дом с огорода и переулка. Нигматулла прячется в этом доме! — сказал Кулсубай.

У Султангали от неожиданности лязгнули зубы.

— Агай, вранье! Нигматулла давно удрал к басмачам!.. Ты осрамишься сам и опозоришь своих джигитов, — запинаясь, выдавил из себя Султангали.

— Мои разведчики не ошибаются.

— Мне-то что!.. Не верю я, что Нигматулла остановился у муллы.

— Эй, парни, часовых у дома снять бесшумно! — не слушая его, приказал Кулсубай.

Султангали извивался, как перерубленный лопатой червяк.

— Агай, пусти меня одного в дом, я уговорю Нигматуллу смириться и поднять руки вверх. Ты, агай, возвеличишь свое имя, взяв живьем бандита Нигматуллу.

— Мне величие не надобно! Хочу, чтоб в моем Башкортостане перевелась подобная нечисть… А ты не отходи от меня, — предупредил он Султангали.

Разведчики выполнили бы приказ Кулсубая, но вдруг заскрипела в морозном безмолвии калитка, на улицу со двора муллы вышла женщина, накинув на голову и плечи шубу красного бархата, беспокойно огляделась.

— Агай, это средняя жена Хажисултана-бая Гульмадина! — шепнул Султангали и не целясь выстрелил.

Утренняя тишина аула умножила гул выстрела. Из кошевки, стоявшей у ворот, выскочили двое часовых в тулупах, — видно, Гульмадина выбежала к ним, чтобы проверить, не спят ли, — и подняли беспорядочную пальбу.

Разведчики Кулсубая на полном скаку стреляли наугад, но едва они подъехали к дому муллы, с чердака, из окон, из-за забора открыли ответную стрельбу бандиты.

Перестрелка началась отчаянная, а в избах голосили перепуганные спросонья женщины, в хлевах мычали коровы, в конюшнях бились лошади, собаки выли, лаяли, хрипели.

Кулсубай грудью коня сломал плетень, въехал из переулка в огород, занесенный снегом. Джигиты рассыпались цепью, брали в кольцо и дом, и сараи, амбары.

Вдруг послышался пронзительный крик:

— Э-э-эй! Держите Нигматуллу!

С сеновала мягким черным клубком выкатился, спрыгнул в сугроб, метнулся к стоявшей на дворе неоседланной лошади Нигматулла.

«Сбежит? Опять сбежит? Нет, теперь не упущу!..»

И Кулсубай меткой пулей настиг Нигматуллу, и тот забился в сугробе, взметывая ногами и руками снег, будто старался поскорее похоронить себя под белым саваном.

— Последний бандит Башкортостана казнен! — торжественно провозгласил Кулсубай, и в этот миг сильный толчок выбросил его из седла, он упал, не сознавая, что же произошло, а перед глазами плыли красные круги, нанизываясь друг на друга. Он вытянулся, из рта хлынул пенистый поток крови, он услышал любимый напев:

Пал джигит, отчизну защищая.
Нет, батыру жалость не нужна…

Перевернувшись, Кулсубай широко раскинул руки и обнял родную башкирскую землю, которую любил так трепетно, которой изменял, но она, кроткая мать, прощала блудного сына и опять вручала ему булат, а он шел в бой и сражался за нее честно, самоотверженно, до последнего дыхания.

Султангали вторично выстрелил в окровавленного Кулсубая и закричал визгливо, но равнодушно:

— Бандиты убили командира-а-а!.. А-эй, убили-и-и-и!

…И неожиданно потеплело, в сгустившихся угрюмых, фиолетово-темных тучах слепяще сверкнула молния, грянул необычный для октября гром, последний гром нынешнего грозового года.

Шумящий ливень омывал от крови, от грязи, от слез сирот и вдов, от преступления злодеев многострадальную башкирскую землю, чтоб по весне она расцвела, стала дивно прекрасной, такой, какой хотел ее видеть джигит Кулсубай.

Уфа — Аклан

1969–1971